- Стапун, слава Павшему, ты пришёл вовремя!
Старик не ответил, продолжая раз за разом накрывать лесоруба своим чудесным исцелением.
Глава 6
В деревне бойцов встречали как героев. Селизера, связанного по рукам и ногам, староста запер в подполе в собственном доме, придавив крышку, для верности, здоровенным сундуком. Взбудораженные колотовцы хотели учинить суд над мерзавцем немедленно, но Кожемяка рассудил не горячиться, и оставил это дело до утра, в чём его поддержал Стапун. Оборотня до утра оставлять побоялись, спалив его вместе с охотничьим домиком, куда ходил Селизер.
Вир долго не мог уснуть, ворочаясь на пушистой шкуре, постельной поверх вороха соломы в сарае, а старик всю ночь мастерил новый посох из подаренного Друбом добротного дубового черенка.
Утром на центральной площади, если так можно было назвать широкую улицу, на которую выходили все дома в деревне, собрались оставшиеся жители Колотовки. Перед ними на коленях стоял Селизер, руки которого были крепко стянуты верёвками. Довольно тщедушный, невысокого роста, запущенного вида охотник. Допрос вредителя вёл лично староста Кожемяка. По правую руку от него стоял Плапыч, методично похлопывая по ладони толстой палкой, по левую Лохмач, но уже с зажатым руке топором.
- Вот и изловили мы крыс. - Начал допрос староста. - А теперь скажи, Селизер, тухлая твоя душонка, как же ты дошёл до такого, что бы соседей своих голодом морить, да с оборотнями знаться?
Подсудимый хотел упасть в ноги старосте, но хороший удар палкой по спине вернул его в вертикальное положение.
- Да не хотел я голодом морить! Всё он заставил... - Затараторил горе-охотник, но ещё один хлёсткий удар прервал словесный понос. Плапыч прикладывался к его спине с явным удовольствием, с нетерпением ожидая повод повторить.
- Ты не юли! - Кожемяка повысил голос. - Говори всё как было, да внятно и по порядку! А то вместо Плапыча тебя Лохмач огреет. Один раз, да последний! – Староста грозно схмурил брови.
Селизер затравленно покосился на топор в руках охотника и начал заново.
- Когда другие охотники все в лесу сгинули, один я только дичь из своих силков и приносил. Потом совсем худо стало. Прихожу силки проверять, а в них во всех крысы вместо кроликов. Что только не делал, а изо дня в день одно и то же. И подстрелить некого и в силках одни хвостатые. А раз вытряхнул крысу, она меня ещё за палец тяпнула, ставлю силок на место, а за спиной шорох в кустах. Обернулся, батюшки, передомной Жмук Дарьин. Живой! И в человечьем обличии. Заросший весь как медведь, оцарапан, в лохмотьях, но живой и без всякой лихорадки. Я испугался, за нож схватился, а он мне и говорит – «Де мол, брось ты это, не боюсь я ножа». А уж если, каким чудом его и одолею, так всё от голода окочурюсь. А если и не окочурюсь, то буду до конца дней своих крыс жрать, пока сельчане зерно кушать будут. Не со зла хвостатых носил. Под страхом расправы лютой да смерти голодной. - Вновь заголосил охотник.
Кожемяка одобрительно кивнул Плапычу, опять прекратившему поток слёз и причитаний.
- Так ты, сучий сын, крысиный помёт, не пришёл ко мне, да не рассказал о беде? Не попросил соседей тебе хлебом помочь, а стал наше зерно гноить, что бы твои силки пустыми не стояли? - Староста грозно навис над съёжившимся охотником.
- Так не знал я. Обманул он меня!
- В чём обманул? Кролики в силки не пошли? – Голос Кожемяки зарокотал.
- Пошли, пошли. Как крысок соберу, да в подпол выпущу, так на утро в силках то зайцы, то кролики.
- А в чём же он тебя тогда обманул?
- Сказал, что хочет, что бы Лохмач с деревни ушел, и смог он к супруге своей наведаться. Хоть разок ещё узреть. А пока, говорил, зерна много, Лохмач ни за что за околицу не выйдет. Вот и надо, что бы зерна меньше стало, и он на охоту пошёл.