Деревенские загудели: «Из ума со страху выжил!» - причитала Прокофья, «Врёт мерзавец!» - басил Друб. Мнения разделились: кто-то склонялся запереть его до весны в сарае – «А ну как образумится?», другие предлагали укоротить подлеца на голову, пока всю деревню не спалил или ещё каких бед не накликал – «Кто знает, с кем он там ещё и о чём сговорился?». Староста колебался, не видя единодушия в вопросе. Стапун шагнул вперёд, поднял перед собой руки и все разом стихли.
- Друзья, о чём спор? Какая вам разница, по дурости этот червь вас чуть не уморил, или из вражды потаённой? Помирали бы вы одинаково страшно, разорванные страшным зверем, выйдя в лес за пропитанием или обессилев за воротами, доедая последнюю мышь. И не утешайте себя, что нет больше Жмука. С таким соседом и оборотней не надо. Всё одно - пропадёшь. А отпускать крысу озлобленную, себе дороже будет. Не каждый это сразу понял, но каждый, кто отпустил, пожалел.
- И как же нам тогда быть? – Заохала Прокофья.
- Да быть как обычно, только крыс вовремя изводить.
Пальцы на правой руке старика скрючились, напряглись до побелевших костяшек, вроде вцепились во что-то незримое, и рука рывком пошла вниз. Лохмач удивлённо охнул, а топор в его руке опустился на шею Селизера. Все разом ахнули. Голова вредителя покатилась к ногам сельчан, оставляя за собой алую полосу. Друб ухватил её за волосы и дёрнул вверх. Из приоткрытого рта что-то шлёпнулась на землю, тускло блеснув в пыли.
Прокофья испугано ахнула. Монета!
Стапун поднял жёлтый кругляш, брезгливо подхватив двумя пальцами.
- Так, говоришь, золото колдовское? Само к чернокнижнику вернулось? - Смотрел старик на бабулю с хитрым прищуром.
- Ой, батюшки, ой, матушки... - Опять запричитала старушка. - Что ж он её всё это время за щекой держал?
- Всё или не всё, а без присмотра оставлять боялся. Правильно ты его, Лохмач. С таким рядом жить, так скоро и двери на замок запирать начнёшь. Но схоронить надо. Не дело человека зверям на корм бросать.
На том, тело вместе с головой закинули на видавшую виды шкуру и потащили в лес. В деревне остались только Лохмач с дочкой и юноша со стариком.
Дед обтёр монету, поднял над головой, пытаясь посмотреть через неё на солнце, и удовлетворённо спрятал в карман.
- Вир, пока деревенские Селизером заняты, давай ка мы с тобой к врачеванию приготовимся. Надо дров на хороший костёр нарубить, воды натаскать, зелья подготовить, да и тебе бы запас подновить. – Перечислял старик, выхватывая из-за спины горшочки и баночки.
Лечение началось за полдень. Стапун наотрез отказался врачевать в доме, сославшись, что большой огонь рядом должен быть, а ещё один дом за ту же беду спалить неправильно будет. Поэтому сейчас девушка лежала на, наспех сколоченном из жердей, лежаке в двух шагах от костра, разведённого посреди деревни, крепко схваченная ремнями по рукам и ногам. У изголовья сидела Прокофья с большим бурдюком живительного зелья стапуновского разлива, неподалёку стоял Вир, которому дед строго-настрого наказал близко не подходить, если не позовёт.
Старик подошёл к костру и опустил руки в пламя. К удивлению юноши, возвращённые из огня ладони не были обожжёнными, только кожа обрела лёгкий розоватый оттенок, исходя слабым светом. На оголённый живот девушки, посреди страшной раны, лёг золотой кругляш, тут же накрытый руками деда. Стапун прикрыл глаза и нараспев затянул заклинание. Свечение от рук усилилось, начав явственно пробиваться между пальцами. Дарья застонала, извиваясь на своём ложе. Старик, не открывая глаз, медленно потянул руки вверх. Когда его ладони отошли от живота на кулак, Вир понял, что монета парит в воздухе между раной и руками деда. Свет от ладоней уже не расходился нежными розовыми отсветами, а бил жёстким и ярким потоком, под которым мерзкая опухоль шевелилась, дёргалась, вспухала и опадала, становясь похожей на что-то живое. На муху, влипшую в паутину, к которой неторопливо подбирается паук. Парень не понял, когда это произошло, но сейчас он стоял рядом с лежаком, а вокруг было темно, и только костёр давал яркий круг света, в котором они и находились. Прокофья, сидевшая у изголовья, была едва-едва заметна, всё время, норовя слиться с окружающей тьмой. Других сельчан, стоявших ещё дальше, Вир не видел совсем. Чёткими и яркими были только Стапун и Дарья, пронизанные ярким белым светом, исходившим от рук старика. На животе девушки больше не было страшных вздувшихся ран. На их месте сидело странное, чёрное как дёготь, существо, размером и формой с детский кулак. Оно торчало прямо из живота, запустив жирные чёрные щупальца глубоко под бледную кожу, расходящиеся уродливыми тёмными буграми, растекавшимися тёмно-синими пятнами и чёрными нитями. Над этим осьминогом парила монета, превратившаяся в яркий, слепящий жёлтым светом, шарик. Словно маленькое солнышко из расплавленного металла. И это солнышко тянуло к себе отвратительное создание, заставляя дёргаться, шажок за шажком вытягивая из плоти свои чёрные тентакли. Парень заворожено протянул руку. Тёмная клякса дёрнулась, выстрелив навстречу новый отросток. Палец обдало холодом. Вир инстинктивно отдёрнул руку, глядя как чёрная каракатица нехотя втягивает отросток обратно. Существо медленно набухало и округлялось, втягивая в себя щупальца, выходящие из живота жертвы, оставляя на своём месте перепаханную, залитую тёмной слизью плоть. В какой-то момент окружающее пространство вновь преобразилось. Юноша парил в светло-серой белёсой мгле, застилавшей всё от горизонта до горизонта. Старик и девушка были такими же светло-серыми. Различать их получалось только по белым контурам, очерчивающим их тела, вроде они были нарисованы белым мелом на огромной светлой доске. А странное существо теперь выглядело как тёмно-серый шарик, равномерно облепленный короткими присосками, медленно вращающийся вокруг себя. И этот шарик неумолимо затягивало в такую же бледную воронку, сотканную из той же белёсой мглы, уходящую хвостом вдаль, быстро переходящим в тонкую чёрную нить, в тонкий чёрный волос, теряющийся вдали. Уронил взгляд на свои руки, они были такими же призрачными, как и руки деда, только Кольцо Пиявки превратилось в перекрученную кровавую ленточку, извивающуюся на пальце в серой дымке. Шарик до конца втянулся в воронку, которая мелко завибрировала и схлопнулась, растаяв в окружающей мгле. Дикий вопль ударил по ушам, серый туман мгновенно исчез. Вокруг опять был день. Рядом пылал костёр. Парень стоял у лежака. Девушка орала как раненый зверь. Старик держал руки на её животе. Плечи прижимал к лежаку Друб. Прокофья одной рукой пыталась удержать её голову, другой заливая в рот зелье из бурдюка, половина которого проливалась мимо, окрашивая лицо и грудь девушки красным. Показалось, что её режут, а не лечат. За спиной старушки по земле катались два тела, намертво вцепившись друг в друга. «Староста и Лохмач» - безошибочно определил Вир. Стапун резким движением рванул руки в сторону. В его ладони был зажат недавний осьминожка, с которого струйками стекала тёмная слизь. Нет. Показалось. Но в одной руке точно что-то сжимает. И это что-то тут же полетело в костёр, громко зашипев, едва коснувшись пламени, выбрасывая в небо чёрный жирный дым. Глянул на Дарью. На животе алела огромная рана. Как будто вырвали кусок плоти размером с ладонь. Из раны толчками хлестала кровь, заливая всё вокруг. Стапун обернулся к Прокофье.