- Пои! Поиии!!! – Отчаянно орал старик.
Руки старика порхали над девушкой, а сквозь шум и крики слуха касались знакомые звонкие переливы. Девушка билась в конвульсиях. Картина перед глазами дёргалась: то мельком проскакивали белёсые обводы на окружающих, то на мгновение мир терял краски, погружаясь в призрачно-серое, то мерк дневной свет, уступая свету костра, едва удерживающему окружающую тьму. А в какой-то момент парень увидел алую полосу над головой Дарьи, и эта мерцающая полоска медленно, но неумолимо убывала. Юноша не мог оторвать взгляд от тонкой, таящей на глазах, словно догорающая свеча, полосы, которая вот-вот погаснет. И чем меньше от неё оставалось, тем слабее билась девушка. «Она же сейчас умрёт» - забилась в голове паническая мысль. Рука сама сорвала кольцо. Вир схватил девушку за руку, накинул на палец кольцо, вложил нож и вогнал до упора в собственную ногу. Ногу рвануло. Из горла вылетел хрип, по лицу покатились слёзы. Мир опять погрузился в серый туман, в котором кольцо предстало растрескавшейся на всю глубину закопчённой железкой, в глубоких трещинах которой кипела кровь. Наваждение схлынуло. Понял, что сидит на земле. Из правой икры торчала рукоять ножа. Боли не было, только холод. Нога как в прорубь попала. И через неё уходило тепло из всего тела. Захотелось свернуться калачиком и уснуть. Тряхнул головой. «Нельзя спать, нельзя, замёрзнешь, нельзя спать...» - поползли в голове странные мысли, с трудом, словно сонные мухи, пробираясь в сознание. В руках сам оказался знакомый бурдюк. Первый глоток показался кипятком, ошпарившим горло. Парень жадно глотал красную жидкость, иногда не попадавшую в рот и стекавшую по подбородку кровавыми струйками. Когда бурдюк опустел наполовину, Вир почувствовал себя лучше: холод отступил, а живительный отвар больше не обжигал. Мир перестал моргать и дёргаться, обретя привычные краски. Рядом стоял Стапун, безустанно окутывая Дарью исцелением. Прокофья гладила девушку по голове и вытирала лицо влажным полотенцем. В шаге за её спиной мирно лежал Лохмач, надёжно прижатый к земле Кожемякой, намертво стиснутый в его объятиях. И только ногу по-прежнему неприятно морозило. Протянул слабеющую руку и сорвал кольцо с пальца. Тёмно-багровые прожилки, проглядывавшие сквозь копоть, стали насыщеннее и ярче. Убрал в карман, хлебнул ещё раз из бурдюка и ухватился обеими руками за нож, так и торчавший из ноги. Шипя от боли, рывком выдернул лезвие. Кровь ударила из раны, но волшебное зелье не подвело. Силы начали возвращаться, с ноги сползло онемение, рана затянулась, но продолжала неприятно ныть, заставляя прихрамывать. Живительный отвар закончился, но его место немедленно заняли такие знакомые мелодичные переливы, словно смывая боль и возвращая былую подвижность. Парень обернулся на старика. Стапун сидел на пеньке у лежака, дыша, словно загнанная лошадь. По лицу деда бежали капли пота, по груди и спине расползались огромные мокрые пятна. За плечи старика поддерживал Друб. Вернее, Стапун висел на руках лесоруба. Дарья лежала, приподняв голову, глядя на живот широко раскрытыми глазами. Рядом на коленях стоял Лохмач, невнятно причитая, разматывая ремень, удерживающий руку дочери. Через разорванную рубаху был хорошо виден обнажённый живот. На нём больше не было ужасающей опухоли. Вместо неё, половину живота покрывала нежно-розовая, как у младенца, кожа. Стапун, дрожащей рукой, выхватил из воздуха маленький горшочек. Друб помог старику справится с широкой деревянной пробкой. Внутри колыхнулось что-то белое, похожее на молоко. Дед поднёс ёмкость корту и осушил двумя жадными глотками. Эффект был. По лицу перестал струиться пот, а сам он выпрямился, прекратив опираться на руки парня. Следующий горшочек, скорее даже миниатюрный кувшинчик, содержал прозрачную голубоватую жидкость, с которой он поступил также бесцеремонно. Встал, шумно выдохнул и протянул Дарье, уже освобождённой от пут и сидевшей на лежаке, ещё одну ёмкость с белёсой жидкостью.