— Rogazzo, будь внимателен, ай, ай, - издевался Фабрицио, в это время, блокируя атаку Григорио, - Держи позицию, не открывайся!
Это он уже в полный голос командовал Аурелио.
Антонио успел свалить одного из самых юных противников, приемом по ногам. И словно дети, мальчишки побросали шпаги и валялись в прибрежном песке, сцепившись в драке.
Не выпуская из виду слегка опешивших противников, Фабрицио стал поворачиваться вкруг себя, увлекая и Аурелио, не переставая отдавать команды.
— Блокируйся! Закройся, так, еще! Встань в стойку! Блок! Атака! Руби, руби под разными углами!
Но, как только ситуация казалась Фабрицио опасной в стороне Аурелио, он резко поворачивался и занимал его место, парируя удары и контратакуя.
Мальчик уставал. Все ж шпага хоть и не так тяжела, как меч, но навыки необходимы.
Фабрицио сквозь тонкую рубаху на спине почувствовал, как взмок Аурелио, он слышал тяжелое, со свистом, дыхание. Уставал...
И тогда, сделав разворот, Фабрицио толкнул мальчишку в сторону речного тростника, в надежде, что попав туда, Аурелио увязнет в липком иле и запутается в крепких и высоких стеблях рогоза.
А сам, пригнувшись, словно зверь, расставив ноги, принял троих противников на свой клинок.
Убрать тощего паренька удалось с одного финта. Скрестив с ним шпаги, Фабрицио, по гладиаторской выучке, расслабил руку, противник обрадованно снес его клинок, но просчитался. Рука, влекомая за шпагой, прошла, не встретив сопротивления, и оказалась в близости от Фабрицио, достаточной, чтоб тот второй своей рукой ударив, выбил шпагу. Паренек отпрыгнул, выпучив глаза, и отошел в сторону, потирая серьезно ушибленную руку. Все это наблюдал Аурелио, а Фабрицио все силы приложил к поединку с Риккардо.
Почерневшие от ярости глаза итальянца не моргая следили за странными манерами вести бой. Словно мясник, которому не ведома красота и благородство дуэли, Фабрицио выбивал оружие, повреждал кисти и запястья рук противников, надолго перекрывая путь к дуэлям. Риккардо чувствовал, что стоит этому парню, с развевающимися неприличной длины волосами, только захотеть и два трупа на берегу реки уже истекали бы кровью.
И тогда он поступил как... как поступил. Но позже взял клятву со свидетелей молчать об этом.
Он тоже заметил, как Фабрицио изящно исключил из боя дружка Аурелио, бросив того в грязищу. Поэтому пустив чуть вперед Григорио, чтобы отвлечь Фабрицио, Барбиерри, в один прыжок оказавшись поблизости с Аурелио, без предупреждения громко крикнул и, пользуясь, мгновенным ступором мальчишки, нанес удар.
В последнее мгновение Фабрицио принял этот удар на себя, парировав по касательной из неудобной позиции. Но тут же со злости воткнул свой клинок в бедро Риккардо, наблюдая через заливавшую правый глаз кровь, как враг осел и схватился за раненное место.
Фабрицио поднес ладонь к виску и почувствовал липкую влагу. Все-таки успел шаркнуть его Риккардо...
Он слышал крики и шум бежавших к ним людей, заметил, как Аурелио рухнув на землю, положил голову друга на свои колени...
Приоткрыл один глаз, встретился с уже намокшими от слез глазами, подмигнул, прежде чем скорбно свести брови и сделать вид, что потерял сознание.
***
Фабрицио лениво потянулся, чуть поморщившись, когда провел ладонью по виску. Рана пустяшная, особенно для бывшего гладиатора. Поэтому суета Аурелио со всеми слугами, тазиками, тряпицами, отварами была ему непонятна.
— Заткнись, раздевайся и быстро ко мне в постель, ragazzo dolce, - похлопал по простыне рядом с собой. – Быстро же.
Ему доставляло неимоверное удовольствие наблюдать за мгновенной сменой эмоций на лице Аурелио: от удивления, неприятия, возмущения до хитроватой улыбочки и теплеющего взгляда.
— Неси ко мне свою беленькую задницу, - просто хотелось прижать к себе мальчишку, что давеча так яростно защищался и защищал, нападал и атаковал впервые в своей жизни. Агний уже терял свою Елин, он помнил боль. Ланселот уже скулил от боли, провожая в постель Артура свою девочку, а нынче же Фабрицио всей кожей, всей душой ощущал каждое движение, дыхание за спиной своей, ежесекундно обмирая в страхе за юнца Аурелио.
Сколько еще потерь, болей и страданий им уготовано и в каких мирах? И что их ждет в окончании пути? И где тот конец? И один ли?
Что-то слишком часто Агний стал задумываться над такими вещами, которые гладиатору-рабу и в голову не приходили, каким-то образом, меняла его эта светловолосая, нежная, но до бешенства упрямая девочка. Его девочка Елин. Его женщина. Точка. Женщина, за которую он опять пролил, хоть и каплю, но собственной крови.
Фабрицио перетащил на постель большое блюдо с нарезанными кусками холодной говядины, сыром и гроздьями изумрудного винограда. Уселся, скрестив ноги по-турецки.
— Конечно, ты, как мой оруженосец, можешь почистить оружие, привести в порядок мою одежду пока я ем. Ну, или как раб прислуживать мне…- он взял кисточку винограда, оторвал губами несколько ягод, кончиком языка облизнул губы. – Или, все-таки присоединиться ко мне, Елин?
Он знал, как действует на его девку ее римское имя. Так же как и на него. Никто не знал их, никто так по имени не называл. Нигде и никогда.
«И будешь, рабом, моим. Как и я. Твоим» вслух произносить мужчина это не стал. И так понятно же все. Понятно.
Ласковые пальцы массировали плечи, перебирали локоны и успокаивали. Хотя бы сейчас не хотелось думать ни о веронских врагах, ни о том, сколько им еще здесь предстоит пробыть. Постепенно, Агний поймал себя на том, что рассматривает людей, окружающих его, как-то со стороны. Будто перед ним разворачивается театральное представление, и он просто выбегает на несколько минут заменить заболевшего актера. Но вот закончится акт, зрители поаплодируют, сменятся декорации и, он сойдет со сцены. Чтобы в другом театре, на другой сцене заменить следующего актера в его пьесе.
Может, так оно и лучше? Чтобы не сопереживать, не привыкать, не впускать в сердце эти персонажи чужих пьес. Чтобы не было больно от потери и стыдно от убийств.
И тут Агний понял, что и в Риме, там, на арене и в доме ланисты, и в постелях матрон и патрициев, он чувствовал, примерно, то же самое. Он смотрел на все со стороны. Потому и выжил, потому и приспособился, потому и легко покинул.