Однажды настал тот день, когда Вероника в ужасе проснулась среди ночи в пятизвёздочном отеле в Рио-Де-Жанейро, и поняла, что надо что-то делать.
В постели рядом с ней храпел очередной голый старикашка, который и не догадывался сколько душевных сил ей приходилось затрачивать на то, чтобы доставить ему удовольствие, чтобы заставить его член вспомнить, что при виде обнажённой женщины он должен вставать, расти, делаться упругим столпом любви и транспортом для отправки в наступление десанта из десятков миллионов солдатиков, одному из которых предстояло пройти в дамки, а не продолжать висеть, как дохлый мышонок. Кто бы знал чего ей стоило как будто бы с настоящей страстью обнимать, привлекать и прижимать к своей мягкой, нежной, шелковистой, упругой коже старое, дряблое, обрюзгшее тело очередного миллионера, думавшего с ней в постели, что он ещё действительно, оказывается ого-го!, мачо, а не кусок дерьма с миллионным счётом в банке, всё в каких-то мерзких пятнах, плешинах и других признаках организма, пикирующего в утиль. Кто бы знал сколько стоила ей душевного напряжения старательно изображаемая всякий раз, когда клиент обращался к ней, радушная и счастливая улыбка, словно это был её медовый месяц со сказочным принцем, а не отбывание очередного оплаченного номера с очередным ходячим трупом-толстосумом.
Проснувшись, Вероника долго сидела не постели, поджав под себя ноги, думая о происходящем с ней. Ей стало душно, и она вышла на просторный балкон.
Далеко внизу, под гостиницей тянулся мимо, от одного края города до другого берег океана, освещённый фонарями широкий песчанный пляж, где даже в это время люди умудрялись купаться, играть в мяч, лежать на шезлонгах, разговаривая друг с другом. Курортная индустрия работала безостановочно. Откуда-то с центральных улиц доносились звуки карнавального шествия, пёстрая кавалькада которого, казалось здесь не прекращается здесь никогда. Её старичок спал, и она ощущала себя медсестрой при последних издыханиях больного, оказывающей ему помощь посредством сексуального взбадривания его уже клонящегося к вечному покою тела.
Порыв влажного тропического ветра дунул Веронике в лицо. Она попыталась всмотреться в черноту ночи, впереди, над морем, разбавленную лишь редкими огнями кораблей и красными сигнальными маяками на вершинах окружающих город гор. Ночь была безлунной, и потому едва угадывались в темноте очертания ещё более тёмной загадочной и по своему красивой Сахарной головы, неправдоподобно торчащей из воды крутыми склонами.
Она снова попыталась сконцентрироваться на том, чему её учил парень в самолёте, вспомнить его наставления.
Было, конечно, здорово, что Вероника за считанные месяцы побывала в местах, даже в одно из которых в своей обычной жизни ей вряд ли когда либо удалось попасть. Но она вдруг поняла, что этот хоровод, однажды запущенный "мамой", однажды остановится, и сбросит её прямиком на свалку. Но теперь он будет кружить её ещё очень долго, возможно, что даже до тех пор, пока однажды она вот так же не проснётся где-нибудь на Шри-Ланке или Мадагаскаре среди тропической ночи и не поймёт, что это уже не она, не Вероника Бегетова, которой внутри даже теперь она себя всё равно, несмотря ни на что, ещё ощущала себя, а, действительно, какая-то суперпроститутка Лада, которой некуда, незачем, да и не хочется уже сходить с этой карусели, потому что она к ней привыкла, её больше ничего, нигде в этом мире, кроме нескончаемой череды новых и старых клиентов-старикашек, не ждёт, и даже, заработав "маме" тот пресловутый миллион, который обещал ей свободу, она не сможет покинуть этого замкнутого круга, потому что он стал уже частью её натуры и прочно въелся в её душу своим порочным новообразовнием, отделить которое от себя без мучительного усилия, больших потерь и невыносимой боли будет невозможно. И даже если это ей удасться, то вряд ли она найдёт уже ту прежнюю Веронику Бегетову и сможет заново обрести утраченный образ. К тому времени Вероника Бегетова умрёт навсегда. И не останется ничего, кроме пустышки Лады, А прошлое будет тащится за ней, как липкая паутина, притягивая к себе, назад. И побарахтавшись, побултыхавшись в прежнем мире, где ей уже не будет места, без этой странной работы, если её можно назвать работой, без этой кутерьмы, без этого нескончаемого турне с бесконечной сменой несимпатичных и неприятных мужчин, она вернётся обратно к "маме", приползёт к ней и будет умалять, растоптав остатки гордости, взять её обратно.
И, возможно, "мама" снизойдёт и не обидется на неё за то, что она покинула её империю страсти, променяла на обыкновенную, такую неприкаянную и беспросветную, серую и будничную, лишённую праздника и впечатлений жизнь, и возьмёт её обратно. Но, может так случиться, что к этому времени "мама" уже вырастит новую фаворитку, которая займёт её нынешнее место главного диаманта её дииамдемы, и скажет ей: "Извини, Лада! Ты ушла со своего трона, а свято место пусто не бывает! Я нашла новую красивенькую кобылку, которую будут гулять по курортам миллионеры со всего света, а ты теперь займи местечко где-нибудь поскромнее, переходи на отечественных бизнесменов или, вообще, ступай в номерные девочки! Ты уже не котируешься!"