-Меня не волнует, сучка, как тебя звали до того, как ты попала сюда, ко мне! Теперь я твоя мама, и я даю тебе имя! Имя твоё, сучка, теперь, отныне и навсегда - Лада! Запомнила?! На всю оставшуюся жизнь ты теперь - Лада! А о том, как тебя звали прежде, можешь забыть!
-Почему на всю оставшуюся?! - удивлялась Вероника. -Я ведь у вас только на время отработки долга.
"Мама" снова дёргала за поводок так, что Вероника чувствовала, что отключается:
-Потому что, сучка Лада, ты его уже никогда не отработаешь!
Вероника попыталась открыть глаза. Они не слушались, как будто бы на неё напала непереносимая сонливость от нескольких бессонных ночей, и закрывались. Она постаралась осознать, где находиться, и что с ней происходит, но не смогла и снова окунулась в беспамятство.
Прошло какое-то время. Она проснулась вновь.
На этот раз веки были более послушны и открылись.
Теперь она увидела, что лежит на постели. Она не могла вращать головой. Даже глазами вращать было тяжело и больно. Но краем зрения увидела белый клочок простыни.
Недалеко от неё, за незашторенным окном по низкому хмурому небу быстро проносились облака. Небо казалось так близко, будто бы до него оставалось каких-нибудь метров десять-двадцать.
Вероника узнала этот номер. Это был номер, который снимал Гладышеву Бегемот, и где она провела последние два дня перед побегом из Москвы.
Сначала она решила, что видела кошмарный сон: и про побег, и про всё остальное, что с ней произошло.
В самом деле, быть может это был всего лишь сон? Временами интересный, временами удручающий, но всё же сон! Никуда и ни от кого она не убегала, а просто увидела это во сне... Ведь с ней и раньше такое случалось, что она проснувшись, долго не могла понять, было ли то, что с ней только что происходило, сном или явью, и только потом, заметив, что она лежит в постели, начав шевелиться, поднявшись, понимала, что переживала всё в сновидении.
Они, эти сны, часто бывали такими, как реальность. Иногда продолжение той реальности, которая с ней происходила, иногда как бы параллельное настоящей действительности существование, которое уводило её далеко от происходившего в её жизни на самом деле.
Многое до сих пор оставалось для неё спорным: был ли это сон или явь.
Она помнила, как рассказывала Яковлеву страшную историю про своего друга Афанасия, и даже когда она рассказывала это, ей почему-то было страшно. Потом - она тоже помнила это, но сомневалась - сон это или явь - просила его обвенчаться с ней в церкви...
Да! Что это было?! Сон - не сон?! Сомения одолевали её до сих пор.
Да и многие события, случившиеся в её жизни позже того, также находились где-то на пограничной территории между сновидением и явью.
Иногда ей казалось, что она ни за кого и замуж-то не выходила, и не было вовсе никакого Бегемота, никакой поездки в Москву...
Но теперь, лёжа в номере, откуда прогнала Гладышева, она вдруг поняла, что это всё же произошло с ней на самом деле.
Ну, хорошо, а наезд администраторши?! Быть может, он-то ей, в самом деле, приснился? Но тогда почему она помнила многие события, которые произошли с ней и позже? Гарик, например! Гвоздь! Сашко! Или они ей тоже приснились?! Быть может она испытывает какое-то де жавю?! Может быть, это однажды с ней уже происходило?!
Вероника знала способ, как скорее всего понять, что есть сон, а что явь, во всяком случае с событиями, которые снились последними: надо было подняться с постели, и тогда становилось всё понятно. Реальность отделялась от сна прослойкой текущего существования.
Она хотела тут же сделать это, но движение принесло ей нестерпимую боль, которая пронзила всё её тело, каждую клеточку. И это вернуло её к действительности.
Все события последнего времени вдруг всплыли в её памяти с пронзительной чёткостью.
"Так это был не сон!" - ужаснулась Вероника, осознавая своё положение и состояние.
Теперь она начинала чувствовать и ощущать.
Она поняла, что в номере одна. Видимо, её, наконец, оставили в покое.
Она лежала навзничь, вся голая, поскольку не ощущала на себе привычной тесноты белья. Да, Вероника любила спать голой, но только не в гостинце. Она озябла, потому что была не прикрыта ничем, но не могла пошевелиться, чтобы сделать это, и даже думать было больно.
Всё, что она теперь могла делать, это смотреть на свинцовые тяжёлые тучи, проносившиеся совсем близко за окном.
Вероника ужаснулась, вспомнив произошедшее накануне и замерла вся в себе. В голове у неё не было ни одной мысли.
Её словно полностью опустошили. Даже глаза её, широко открытые, были теперь неподвижны и пусты. Казалось, что, кто бы увидел её со стороны, решил, что она мертва. Но только блеск глаз выдавал присутствие в ней жизни.