-Да, ерунда?! - махнул рукой Гладышев.
-Ерунда?! - удивилась Вероника. - Я не знаю никого у кого нашлись бы такие деньги!
-Вероника! Успокойся! Самое главное, что ты свободна! - ответил ей Гладышев.
-Свободна?! - она поднялась с постели. -И я тебе ничего не должна?
-Нет! - покачал он головой.
-Почему?! -удивилась Вероника.
-Наверное, потому, что я люблю тебя, Вероника! Ты свободна! Я отвезу тебя домой!..
Они спустились из гостиницы вниз. И никто не останавливал её при этом, никто не обращал на неё внимания, никто не сопровождал не окрикивал.
Некоторое время они шли молча, как-то бесцельно, неизвестно куда и зачем. Вероника шла впереди, Гладышев как и прежде следовал за ней.
"Другой бы сейчас схватил меня за руку! - думала про себя Вероника. -Остановил бы по крайней мере! Сказал: "Стой! Стерва! Ты куда чиполинишь!". Её злило, что Гладышев, сделав то, что не смог никто другой, вёл с ней себя так. Словно он этого и не сделал, словно он был здесь не при чём. Да нет, её злило даже не это! Её сводило с ума то, что он снова появился в её жизни, и теперь сделал то, за что она ему не могла сказать даже "Спасибо!", потому что сказать простое "Спасибо!" было так мало, как не отблагодарить вовсе. А большего он не просил. Она по не видела, что он не может от неё попросить большего. Да здесь надо было не просить, а требовать!
Так, молча, они прошли целый квартал, потом второй, третий. Вероника стремилась совершенно непонятно куда, огибая огромную территорию ВДНХ слева. Они прошли вдоль каких-то трамвайных путей, пересекли дорогу. Вероника петляла, словно уходила от погони, какими-то кривыми улочками. Вот впереди показалась какая-то небольшая протока. Не замерзающая длаже сейчас в декабре, по которой плавали какие-то утки. Она прошла по полукруглому мостику над ней, остановилась.
Впереди был парк. Дорога прямо, уходившая на холм, вела к церкви. Налево от мостика шла другая асфальтированная тропинка, проложенная по широкому брустверу, разделявшему протоку и квадратный пруд. Ложбина пруда была замёзшей. Дети лепили на ней снеговика. Мимо них по тонкому льду шла протоптанная, тёмная. Набухшая водой тропинка. Вероника пошла по ней, слушая как спускается за ней Гладышев.
Ей было неловко. Ей было так неловко! Она вдруг оказалась в ситуации, когда не могла воспротивиться чужой воле - спасти её, потому что сама желала освобождения, но и не могла принять это спасение, потому что спаситель был ей неприятен. И неприятен он был ей по большей части тем, что вёл себя не так, как с ней поступали другие мужчины, которые, даже не явно, например, как Битлер, но вё же делали её своей собственностью. Ведь даже спасение Битлера, чем дальше, тем больше выглядело, как сделка...
-Подожди!...Ты что, не будешь ставить мне никаких условий?! - Вероника не могла поверить, что это происходит на самом деле. -Ты не будешь говорить мне, что я должна отработать тебе эти деньги?! Хотя я не представляю, как их можно отработать?! Да где ты взял такую сумму?! Ты что действительно отдал им за меня такие деньги?!
Она словно намекала, словно просила его едва ли не открытым текстом: "Ну, поведи ты себя по-другому! Распни меня, я буду согласна!", но он только сказал:
-Да!
Это был как приговор. Это было хуже приговора! Вдруг всё, всё, что она перенесла и испытала, теперь девальвировалось! Её вселенское горе, которая она несла в своей душе, превратилось после этого в копеечную забаву! Как будто ничего и не было! Как будто это был просто сон, от которого он её разбудил! А ей где-то в глубине души отелось, чтобы тот, кто спасёт освободит её, чтобы он пошёл на жертву, так же, как это сделал Битлер!
Но Гладышев просто пришёл и освободил её. Он сделал это так просто, как будто бы она и не мучилась эти два года, как будто бы её душа не терзалась от нестерпимых страданий! Как будто бы ничего и не было! Был только сон!
Может быть это и правда был просто сон?!
Но нет, она сама теперь не хотела, чтобы это был сон! Ей почему-то хотелось помнить эти страдания и даже как-то садистски наслаждаться ими, вспоминая, как её превратили в жертву. Но то, что делал Гладышев, превращало эти воспоминания в "пшик", в мусор! Они вообще становились чем-то недостойным существования! И значит её жизнь на эти два года, которые теперь просто правалились в тартарары, была потрачена зря!
Выходило, что все её страдания и душевные муки, сопровождавшиеся отсрым, как перец чили, контрастом телесных удовольствий, были напрасны?