Ей было страшно, что всё, что она перенесла, начнётся снова, повториться опять. Звуки мужского голоса заставили её сердце в страхе содрогнуться, а потом замереть от дикого испуга.
Внутрь балдахина снова просунулось уже знакомое теперь женское лицо, её спасительницы.
-А не спишь? Говорить-то хоть можешь?
Лицо ждало некоторое время, но потом исчезло.
-Вот она! - раздался за балдахином голос женщины. -Смотрите её!
Внутрь балдахина просунулось мужское лицо с седой бородкой, с такими же седыми усами и в очках.
Вероника не могла пошевелиться, потому что знала, что это причинит ей нестерпимую боль, но ей хотелось вжаться в матрац, сравняться с его поверхностью, самой стать простынёй от испуга.
Следом в балдахин просунулась волосатая мужская рука. Она отбросила одеяло, которым была укрыта Вероника. Лицо в очках стало осматривать её тело. Вероника не могла поднять голову, не могла её повернуть. Она только смотрела на это лицо, и ей было нестерпимо страшно и стыдно.
У неё было такое ощущение, что она кусок мяса, который осматривает мясник прежде, чем его разделать. Она чувствовала, как холодные, грубые мужские пальцы касаются её бёдер, зачем-то сгибают и разводят её ноги, раздвигают половые губы. Все эти прикосновения были болезненны и холодны, обжигали её словно холодное поамя.
Лицо наклонилось к её тазу. В балдахин просунулась вторая рука с маленьким фонариком, которым мужчина стал светить куда-то в район её промежности.
Вероника чуствовала нестерпимую боль от того, что мужское лицо ковыряется пальцами в её влагалище, в её анусе, но не могла даже прикусить губу.
Лицо в очках, в которых отсвечивали её голые бёдра под откинутой на грудь простынёй, продолжало что-то высматртривать в её половых органах, теперь непрерывно цокая, то ли от удивления, то ли от сочувствия.
Закончив осмотр её гениталий, дицо в очках переместило своё внимание на живот и грудь, но здесь долго не задержалось.
Кровать Вероники обошли, и с другой стороны в балдахин просунулась её спасиительница. Она влюблённо уставилась на Веронику.
-Не боись! - она пояснила мужчине свои наблюдения. -Вся дрожит! - потом снова обратилась к Веронике. -Это доктор!
Доктор продолжал цокать, надавливая то на одну, то на другую грудь Вероники, водя по ним пальцем, ощупывая, потом накрыл её одеялом и исчез за балдахином.
Женское лицо тоже исчезло. Вероника услышала шёпот доктора, который что-то говорил её новой подруге.
От боли, стыда, позора, от того, что она не могла теперь даже пошевелиться, и каждый мог вот так подойти и щупать её тело, разводить в стороны ноги, раздвигать пальцами ягодицы, залазить, не спросясь, даже в её самые сокровенные места, ей было стыдно, противно и больно так, что хотелось немедленно умереть, прямо сейчас прекратить своё существование. Она была не согласна с тем положением, в котором вдруг оказалась. И это причиняло такие душевные страдания, которых она прежде никогда не знала.
За балдахином снова раздался щелчок замка.
Спасительница её вскоре вернулась и пролезла снова внутрь балдахина.
Теперь её лицо не казалось таким чужим, как раньше. Вероника успела привыкнуть к нему, и ей даже приятно было его увидеть, хотя она сама не знала почему.
-В общем так! - доложила та, потом задумалась, видимо, как сформулиоровать всё, что она хотела своими словами передать ей из диагноза доктора. -Врач говорит, что тебе здорово досталось, подруга! Он не уверен, но, возможно, придётся делать операцию. В общем, говорит, что тебя надо на обследование в больницу положить. Но "мамка" тебя ни за что отсюда не отпустит! Ей проще тебя в мусоровоз отправить, чем в больницу... Да, подруга, задала ты мне задачу - сама не знаю, что делать! Ты говорить-то хоть можешь или немая?
Вероника смотрела на неё и плакала. Слёзы текли по её красивому личику, и она думала, глядя на эту женщину: "Убейте меня, только не больно!"
Назвавшаяся спасительницей молчала, словно прислушиваясь, не будет ли ответа, но потом вспомнила:
-Ах, да! Тебе сейчас капельницу поставят...
Настроение её вдруг изменилось:
-Не знаю, зачем я с тобой вожусь, деньги на тебя трачу! Кто ты мне такая, вообще?! Может, ты, вообще, окочуришься, а я тут стелюсь перед тобой!
Теперь женщина долго и пристально смотрела на Веронику, и на лице её, словно на театральных подмостках, отражалась борьба страстей, происходившая внутри. Видно было, как та мучительно размышляет, что делать: продолжать дальше тратить немалые деньги на лечение Вероники, или разрешить мамке отправить её тело в мусоровоз.