Нет, ей не обидно было, что он спал с другими женщинами, хотя, как она знала, многие её замужние подруги просто с уам сходили от ревности, от одной толко мысли, что их муж на кого-то заберётся. Кому-то это, да наверное даже ему, показалось бы странным, но она ничего не сазала бы Жоре, даже если бы он в их супружескую постель взял ещё какую-нибудь подружку! Только бы оттрахал, отъёб бы её хоть раз по-настоящему, как ей хотелось, чтоб аж наизнанку вывернуло от удовольствия! А там пусть хоть десять тёлок рядом - он-то её! И она знала, что он будет всегда её, сколько бы у него потаскушек на стороне не было.
Ей обидно было то, что Жора не трахал девок, а изменял ей! Вот где был корень обилы! И он не мог его раскусить! А она не собиралась ему растолковывать - это уже было чересчур!
Если бы он ей говорил: "Знаешь, Вероника, вчера с бабёнкой схлестнулся, ну с той, что с нами в ресторане была, рыженькая такая, грудастая! Хорошо ебётся, лярва, даже лучше чем ты!", то она бы живо включалась бы в беседу и отвечала что-то вроде: "Жорик! Да откуда ты знаешь, как я ебусь, когда ты меня до оргазма-то ни разу не довёл?! Ты же кончаешь, когда я только начинаю! Ну, ка давай попробуем сейчас! Посмотришь, кто лучге в постели - тя блядёшка рыжая или твоя супргуа-красавица, молодица, ягодка, какую поискать!" Но он же так не говорил! Он скрывал свои отношения с другими женщинами, думая, что она дура и ничего не видит, а потом дела вид, что ничего не происходит и удивлялся, когда она обижалась на то, что он её не любил, а боялся, как полицейского! Нет, она не хотела для своего мужа быть мамкой от которой тот пытается скрыть все свои шалости. Она хотела быть ему подругой, которая согласна участвовать во всех его шалостях, какими бы дикими они не казались прочим. Но он её всё время с самого начала их совместной жизни пихал на место мамы. От которой он всё будет скрывать! Ну, потому мама и стала наставлять Жорику понемногу рожки! Да она же моложе него на сеь лет была, пацанка ещё, какие ей мамки! Зачем эта роль ей нужна была! Но Жора навязывал её своим враньём и изменами. Да ей бы даже интересно было посмотреть, как он с другой тёлкой в постели справляется, поинтересоваться у той, она от Жориного натиска кончила или тоже нет, сама додрачивала потом. Но он же всё скрывал, и тёлки, подружки её, тоже, глядя ей в глаза, делали вид, что ничего не происходит, изображали из себя честность перед ней. а ей не нужна была эта поазуха, которой они отгораживались от её, как забором. Ей нужно было, чтобы у неё были подруги, которые говорили бы ей: "Слушай, что твой Жорик кончает так быстро! Вроде, кабан здоровый, а как пацанёнок шкодливый - вставил, и потекло уже, а у него всё обмякло - нате-здрасте - приплыли!" но подруги молчали, делая вид, что не спят с Жорой, и этим отгораживаясь от неё, именно этим своим паскудным отношением навешивая ей рога!
Вероника тряхнула головой: "Что это я в воспоминания ударилась?! Нет уже Жоры?! Впереди - другая жизнь! А я его похождения обмусоливаю!"
В самом деле, впереди её ждал родной город, где с детства всё было мило, знакомо и привычно, где даже какие-то неприятности были свои, родные, какие-то домашние, не угрожавшие ввергнуть в пучину безграничного отчаяния и страха, как это было в Москве. Всё успокоилось, всё прошло, всё минуло... Это было с одной стороны! Но с другой стороны впереди была жизнь в одиночестве и материальной ущемлёности, от которой она уже отвыкла. Это была другая сторона медали, совсем нерадостная! И к ней надо было привыкать!
Так Вероника шла вдоль по составу, проходя вагон за вагоном, рассуждая на эти свои, житейские темы, пока вдруг не вспоминала о Гарике, который увязался за ней. Да, армянин был последним неприятным напоминанием о московском периоде её жизни, от которого хотелось избавиться прямо сейчас. Он не уклдывался вообще ни в какие её мысли, ни в радостные, нив грустные. Он был вне её мыслей о будущем. Он был чуждый элемент в её жизни!