— Уж так живу-ут! — подхватила Христина. — Булкой и сахаром каждый день лакомятся, а ты купишь какую лепешку в воскресенье — не знаешь, как ее дома разделить!
— Отрыгнется им все это, подавятся!..
Прослужившую не один год у панов Пилипиху растревожили воспоминания:
— Видели бы вы, бабы, — у них даже собаки едят лучше наших детей, ей-богу! У моих панов был этакий черный кудлатый псина, так он не каждую колбасу, падло, ел! Даже в отдельной комнате жил!..
— В доме? — не поверила Христина.
— Истинный бог!
Альяш не выдержал:
— А ты до сих пор и не знала? У них даже нужники в доме, а поедем, бывало, на маневры, мой «ваше благородие» берет с собой луженый горшочек. Такой с ручкой. Ночью, падло, ленится на двор выходить, утром ты, денщик, бери да и выноси за ним. Тьфу!..
— А что было однажды со мной! — вмешалась жена Куксы. — Понадобилась мне посудина сметану носить на продажу. Зашла в магазин и выбрала себе. Не какой-нибудь горшок, а файную такую же эмалированную посудину с ручкой! В воскресенье выношу сметану на рынок в Крынки, и — что за холера, ни один покупатель не идет! Стою так, пока наши не подсказали. Ах, люди добрые, разве ж я знала?! Увидела в лавке ладный горшок, еще и с крышкой, то и взяла, бо подумала — ото ж догожу панам!..
— О-о, такой пустяк они вмиг заметят! Или черные руки… А собак держат дома! Лихо их ведае, как панские носы их терпят! — посочувствовала подруге Христина. — Своего Жучка я даже и на порог не пускаю, а дети у меня с малых лет приучены бегать в пристройку…
— Правду сказать, бабы, и тут не всем сладко! — вступила в разговор третья тетка. — Спросили, говорят, одного гродненца: «Где живешь?» — «У речки, под лодкой». — «А твой брат?» — «У меня на квартире. Сквознячок голову освежает, купанье под боком!» Беднякам везде одинаково! Что ты там нашел, Майсак?
Грибовщинца, будто маленького, заинтересовала надпись на новой двери многоэтажного здания.
— «Вх-хо-од во-оспре-ещен», — с трудом прочел крестьянин вывеску. — Тьфу! Только городские так могут: сделать новую дверь, вбухать в нее воз досок дубовых да написать, что ходить через нее нельзя!
Помолчали. Навстречу им шагал чиновник, затянутый в тесный сюртук с накрахмаленным стоячим воротником и галстуком. Миновав его, Руселиха фыркнула:
— Надулся, будто аист на выгоне! Как ему, должно быть, неловко — ни тебе на травку сесть, ни улыбнуться, как все нормальные люди, ни на солнышко подивиться, ни в песочек ступить!.. И как он работает в такой одежде?!
Презрительно смотрел на расфранченных горожан и Альяш.
— Работать?! У них каждый день праздник! — зло буркнул он. — Книжечки почитывают в тенечке, а то соберутся и зубоскалят или политикуют!
По этим улицам ходил его брат. Здесь Максима убили…
Максим помог разгромить «Кринковскую республику» и выловить революционеров-кожевников, каждого из которых знал в лицо. Надеялся получить за это повышение и в благодарность за него собирался построить на кладбище в Острове часовенку. Он так и не женился, все копил деньги. Пять тысяч сумма порядочная, Максим своего добился бы, если бы не дежурил у аптеки.
Старого Голуба не выпустили из участка. Его Настуся умерла от тоски по сыновьям. Род Голубов был искоренен весь. Только Альяшу от этого легче не стало…
Грибовщинцы пришли на перрон.
Перед ними стучал шатунами на холостом ходу и пыхтел, выпуская пар, локомотив. Замасленные, как черти, смазчики готовили его в рейс — обстукивали приземистую машину с высоченной трубой, подкручивали гайки, заливали масло в ходовые узлы.
У буфета с брезентовым навесом толпились пассажиры первого и второго классов — элегантные военные с саблями на боку, священники, приказчики с саквояжами и возбужденные, вечно куда-то спешащие евреи. С оранжевым шнуром от нагана важный, как генерал, на постаменте посреди перрона высился городовой. Он зорко всматривался во все вокруг и время от времени подкручивал усы.
Молодая еврейка носила корзину с дорожными пакетами. Вокруг бутылок с лимонадом и фруктами кружились осы. Подкрашенные губы лоточницы еще больше оттеняли белизну лица, красота ее была хрупкой, как тепличный цветок, для которого опасен малейший ветерок.
В луже между рельсами блестели, переливаясь радугой, пятна машинного масла, мокли окурки, плавала яичная скорлупа.
Испуганные женщины смотрели на все это с настороженным интересом.
— Как керосином воняет! — поморщилась Руселиха.
— А машина и вправду вся из железа! — удивилась ее подруга. — Смотрите, смотрите, дым-то — и сверху, и снизу, и с боков! Фу, страшилище какое!.. Альяш, а как же эта черная холера едет?