— Слыхала ли ты об абрек-паше? — спросил Тину третий из мужчин, ей незнакомый.
Это был Нашхо, приехавший с Эльдаром и Астемиром.
Еще бы! Абрек-паша не первый день наводил ужас, этим именем пугали детей.
Тину удивляло, однако, что при упоминании абрек-паши болтливая Чача как-то странно умолкла. Девочка ответила, что слышала об абрек-паше.
— Так вот знай: абрек-паша — это сам князь Жираслан, — сказал ей незнакомый джи гит, но Тина не поверила, что абрек-паша и Жираслан это один и тот же человек, и презрительно отвернулась от незваных гостей.
Тогда самый молодой и красивый, который хотел поселиться здесь с Сарымой, сказал ей сердито:
— Ты не молчи, а лучше помоги нам, ска жи, не продолжает ли бывать здесь Жираслан, которого ты хвалишь за конфеты. Хвалить его не за что… Иди к Чаче или оставайся здесь, — как хочешь… Живите, как жили. Только знай: если не будете говорить нам правду, мы прогоним отсюда и тебя и Чачу.
Тина с удивлением посмотрела на человека, который это сказал. Он был молодой, любил посмеяться, но Тине он и прежде не нравился, — может быть, потому, что он-то и хотел жить тут. Ей больше нравился другой человек, уже немолодой.
— Ты, Эльдар, девочку не обижай, — сказал немолодой молодому и повернулся к Тине: — Разве тебе не нравится Эльдар? Смотри, какой он красивый! Сарыму знаешь?
Тина видела Сарыму, и невеста ей понравилась, но сейчас она промолчала, а широкоплечий человек продолжал:
— Если тебе что-нибудь понадобится, спроси дом Астемира. А хочешь — к тебе будут приходить моя жена Думасара и мой сын Лю?
— Нет, — угрюмо отвечала девочка, — я не пущу сюда ни твою жену, ни твоего сына… не хочу я никого.
Обычно все предпочитали обходить стороной дом Жираслана, даже Давлет, претворяя в жизнь программу скорейшего превращения из неимущего в имущего, и тот не решился посягнуть на имущество князя.
У Тины был любимый котенок — черный с синими глазами, какой-то взъерошенный, похожий на свою маленькую хозяйку.
Вскоре после посещения дома незваными гостями девочка появилась перед кузницей с любимым котенком на руках.
Нельзя сказать, чтобы девочка была голодной. Никогда она не чувствовала себя такой богатой, как после отъезда княгини. Случалось, прежде о ней не вспоминали целыми днями и неделями, и девочка сама отыскивала себе пропитание. Не потому ли ее курносый носик, казалось, всегда что-то вынюхивает? (Кстати, имя ее — Патина — и означало курносая. Потом «па» отбросили, и осталось Тина.) Распознавать съедобные травы она научилась с помощью Чачи; и кисленькая абаза, и терпкая аму, и корни лопуха, и шершавая лебеда — всему она находила применение. Травы были сытнее цветов, даже цветов акации. Девочка лазала по деревьям, собирая дикие груши или сладковатые орехи чинары. От лазанья по деревьям ее маленькие пятки сделались жесткими, как сама кора дерева, и когда ей случалось убегать от мальчишек по скошенному полю, ни один из них не мог догнать ее. Вот какой была замарашка Тина.
ВОЗВЫШЕНИЕ ДАВЛЕТА
Всегда по-разному ведут себя люди. По-разному они вели себя и в это трудное время. Разные люди хотели разного.
Астемир за несколько мешков кукурузы уступил Мусе любимого коня, но не падал духом, по-прежнему больше всего хотелось ему стать учителем.
Муса дешево купил хорошего коня, приумножая богатство, но по-прежнему не знал, для чего он собирает его.
Старик Исхак и рад был бы что-нибудь купить или продать, но продать ему было нечего, а купить не на что, хотя он больше, чем кто-нибудь другой, успел получить от новой жизни: от прежних земель Шардановых ему отрезали урожайный участок по берегу Шхальмивокопс, ниже аула. Да вот беда! Исхак не только не снял с этой земли урожая — тут он ничем не отличился среди других, — ему нечем было даже запахать ее на будущее время…
Каждый думает по-своему.
Придумывал новое занятие и Давлет после того, как завершил свои усилия по превращению самого себя из кулайсыз просто в кулай — неимущего в имущего, перевез к себе во двор большую часть бросового имущества бежавших князей. Придумать что-нибудь новое пока не удавалось, а старые сапетки на дворе ККОВа[24] (люди говорили — «кова») пополнялись скудно. По распоряжению председателя комитета, Еруль с ящиком на двуколке объезжал дворы, но чаще всего его встречало либо голодное жалобное мычание коровы, либо печальный лай отощавших собак, которые не имели силы поднять голову.