Сердце отца обливалось кровью, а мальчик по дороге резвился и срывал цветы. Появился ивлис в виде человека и стал нашептывать ему: «Знаешь ли ты, куда и зачем ведет тебя отец? Он хочет принести тебя в жертву, он зарежет тебя». Мальчик не поверил ивлису, и ивлис поторопился к матери ребенка. Мать отвечала: «Отец волен над жизнью и смертью сына». Ивлис опять бежит к мальчику, а тот, не желая слушать ивлиса, бросил в него камнем и вышиб ему глаз. «Один раз в жизни попробовал я сказать правду, — воскликнул ивлис, — и вот наказан, больше никогда не буду говорить правды!» Между тем Ибрагим привел мальчика к месту жертвоприношения и говорит ему: «Сын мой! Должен открыться тебе, зачем я привел тебя сюда. Я дал аллаху клятву принести сына в жертву, если будет у меня сын». — «Что же, — отвечает мальчик, — если ты обещал аллаху принести меня в жертву, то выполняй обещание. Что может быть слаще, чем умереть во славу аллаха? Только свяжи меня крепко и не смотри мне в глаза". Три раза Ибрагим заносил нож над горлом мальчика, а нож не режет. Ибрагим бросил нож, и нож при ударе рассек камень. И вдруг говорит мальчик: «Отец, развяжи меня. Я вижу, собрались пророки. Может быть, они думают, что ты принуждаешь меня». Отец развязал сына и видит: в самом деле приближается пророк с жирным бараном в руках и говорит: «Аллах проверил тебя, Ибрагим, возьми барана, зарежь, а сына отпусти в поле резвиться и срывать цветы…»
Многие украдкой смахивали слезу, женщины, слушавшие проповедь издалека, всхлипывали.
— Мало ли ивлисов, соблазняющих нас, окружает правоверных и теперь? — опять несся голос проповедника. — Не позволяйте же им вводить себя в соблазн, аллах проверяет вас… И не забывайте свой обет — не поскупиться средствами для мечети, и она будет стоять проч но для вашей славы. Давно ли мы были сви детелями того, как соблазн погубил душу ста рого Баляцо? Каждую ночь над грешной мо гилой слышны теперь медные трубы гяуров…
Саид не успел еще кончить проповедь, он только заговорил о самом интересном, а по толпе пошел слух, что в аул приехали Инал с Эльдаром и привезли на подводе арестованных Батоко, Давлета, Мусу и мясника Масхуда.
Слух подтвердился. Верхом на лошади показался Эльдар. Он сошел с коня и обратился к людям с не совсем обычным приглашением. Эльдар сказал: Инал Маремканов не хочет осквернять место, выбранное для постройки мечети, сообщением, ради которого он приехал, и потому просит всех проследовать на другую лужайку — к дому аулсовета, туда, где выстроена «башня Давлета».
Как будто осуществилось то, о чем мечтал строитель башни. Жемат за жематом, мечеть за мечетью правоверные шли к лужайке, посреди которой возвышалась недостроенная, почерневшая от дождей деревянная трибуна — башня Давлета. Но строителя не было видно. У трибуны, предназначенной для оглашения новых законов и свершения других церемоний, долженствующих возвысить Давлета, стоял с группой конников не кто иной, как Инал Маремканов.
Он терпеливо выждал, покуда весь народ разместился вокруг трибуны. Рядом с Иналом с непривычно понурым видом стоял Астемир.
Сбежались мальчишки. Лаяли на толпу собаки. В сторонке столпились женщины. Боясь помешать мужчинам, они робко перешептывались между собой. О том, чтобы пришли женщины, позаботился сам Инал.
— Ну, Эльдар, расскажи людям, зачем мы сюда приехали, — громко сказал он. — А этих приведите!
И вот на трибуну взошел не Давлет, а Эльдар, в следующую минуту — не все поверили своим глазам — двери аулсовета открылись — и один за другим вышли под конвоем Давлет, Батоко, Муса и Масхуд.
— Пусть стоят здесь, — велел Инал, когда испуганных арестантов подвели к трибуне. — Говори, Эльдар! — И усмехнулся: — Это, ка жется, будет первая речь с вашей трибуны…
Речь Эльдара посвящалась изложению дела, вызвавшего арест. Теперь дело это уже не нуждалось в прежней секретности, а, скорее, требовало решительных мер.