— сколько было! — и теперь возвращает омофор Богородице
II я видел, как Богородица протянула руку: показывала ли она Младенцу на этих вдруг засмпревшпх брата п сестру или пм: «никогда я вас не оставлю!» II крупные слезы задрожали в мудрых и скорбных глазах архиепископа г
113 КНИГИ «НИКОЛАЙ ЧУДОТВОРЕЦ»
ВНЕ ЗАКОНА
Знаменитый храм Артемиды в Мирах был с благоеловения архиепископа еще при его жизни реквизирован под Пятницу Параскеву. Священная роща срублена, жрецы разогнаны.
Какие-то странные — зеленые появились в «Охране памятников старины и искусства». Лопочущими голосами просилп они взять на учет храм, как драгоценный памятник искусства, и не велеть ничего трогать.
«С рощей дело упущено, но хоть внутри — не трогать!»
Вид у них был жалкий — очень странный, а речь, точно ни на каком языке не говорили.
Зам-заведующий ничего не имел против — « памятник исторический» ■— но заведующий, с ним не очень поговоришь.
«Ваша религия опиум для народа!».— уперся и никаких.
Так и пошли.
Я видел в окно — побежали! затравленные.
Откровенно говоря: столкнуться ночью на пустыре с таким — ей Богу, бросится кусаться.
Из Яффы шел пароход в Ликию — ото все были паломники от святой земли в Миры к Николаю-чудотворцу. На Кипре села какая-го — я очень хорошо помню: высокая, очень худая и страшно бедно одета, а видно, не из бедных, точно — дунь только, пыль слетит и загорится богатый наряд; все было настоящее, только от носки и непривычной работы истерлось и зашмыргалось. Я и раньше встречал таких: ото из вдруг обнищавшей знати и богатых, когда старшая дочь идет стоять на рынок. Не поднимая глаз, прошла она на палубу и села у трубы, бережно держа в руке бутылку.
Помню еще капитан, обходя, спросил:
«Чего везете?»
Должно быть, он думал, что какое-нибудь особенное вино.
«Масло святителю Николаю!» — сказала она сухими губами и в первый раз посмотрела.
А. РЕМИЗОВ
И я увидел, она совсем еще молодая — да, это верно, как старшая дочь.
Верно на сердце у нее большая обпда, и вот почему это масло, в этом масле в лампадке все сожжется — прпмет Угодник! — тогда и заплачет, такие не плачут, и голос будет другой — с этой обидой сгоришь!»
И я все следил за ней.
Я ехал весь путь от самой Яффы и все было хорошо — погода хорошая, ветерок продувает — и никаких ссор всю дорогу, не спорили, не задирали, мирный народ — и осталось-то всего ничего, на утро и приехали! да вдруг как загудит. Ветер! а море вцепилось зубами, ну, никуда.
Все, сколько нас было, все мы на палубу, кричим, вопим: «или неугодно?» — «и неужто Угодник допустит?» — «ведь к нему же едем на его могилу!» И та тут же с нами, стиснула зубы, бутылку свою прячет, бледная такая — зелень!
Покричали-покричали, а легче не стало, так и швыряет — стали мы на колени, скрестили руки и ждем —- конец.
Да ка-ак грохнет — все небо упало — и все мы, кто как стоял, так и ткнулся. И сколько прошло, не скажу, только очень тихо стало
— а открыли глаза — и свет, белый такой свет, лодка плывет, а в лодке старичок и лодку волной, как кони катят, прямо к пароходу.
И слышим голос — после грома-то человечий голос так прямо в душу:
«Чего это вы, горемыки, бушуете?»
«Милостивый Никола, — отвечаем, — не мы бушуем, море нас топит.»
Он к капитану:
«Послушай-ка, — говорит, — у тебя там пассажирка масло везет, конфискуй ты у нее бутылку — бутылку! (повторил) а ее не тронь, слышишь!»
Капитан: кто? где?
А я ему тихонько: вон-эта, говорю у! что море и глаз не
подымет, а и через жжет, не подступись! Ну, капитан, ему чего, этот
— рукой под платок ей — и бутылка в руках.
И с бутылкой к лодке. «Нате, дедушка, эта самая?»
Взял старик бутылку, подавил пальцем пробку, покрепче чтоб, перекрестплся — волна катит — да по волне ее бац
Все так и присели — огнище!!! море горит! все море! и скачет! по зелепи красные кони! песьп языки лижут — и сини и черны! — глазам ужасно. И пошел такой удушливый запах.
А когда рассеялось — и нет ничего: ни старика, ни лодки. Бросились искать: «кто вез бутылку?» — «кто вез бутылку?» А я понимаю — куда уж! — найдешь!
Воображаете: что б это было! -- маслица такого в лампадку? — да не только Миры, полмира разнесло бы в куски.
Алексей Ремизов
11. 4. 26 Париж
РОСИЯ
1 ЦАРСКАЯ ЖАЛОВАЛЬНАЯ ГРАМОТА
1669 г.
«Русь» Слова о полку Игореве — от русской земли, но какая преисподняя и никаких-то корешков с ивановской «Русией» — с русским Домостроем и Стоглавом — с Русией, завершившейся «Росней» (с одним «с») Аввакума, протопопа всея Роснн; а за Росней идет