А мне сейчас почему про яйцо — со стола они на меня глядят яйца: и красные п синие и лиловые и желтые и зеленые и золотое и серебряное и пестрые — корзиночка: сегодня второй депь Пасхи!
А теперь я пишу не «некрологи», а память пишу усопшим. Крестов-то, крестов понаставили! И все тесней и теснее —■ и Брюсов «приказал долго жить» и Гершензон «обманул»: в прошлом году в Москве похоронили ! п этот, помните, кудрявый мальчик—«припаду к лапоточкам берестяным, мир вам, грабли, коса п соха, я гадаю по взорам невестиным на войне о судьбе жениха» — Есенин. Я, Василий Васильевич, памятью за каждое доброе слово держусь — это мне как свечи горят по дороге (и это мое счастье!), а должно быть, очень страшно брести последний путь — и одни пустые могилы — повторять во тьму: «люди — злые!» Нет, когда-нибудь соберу книгу — «Мое поминанье», все, как следует, в лиловом или в вишневом бархатном переплете и золотой крест посередке, там соберу всех, все, что доброе запало, и «о упокой» и «о здравии». Время-то идет, давно-ль все росписывалпсь
«ВОИСТИНУ'
«молодыми писателями», а теперь, посмотрите: в этом году исполнилось 60 лет — Вяч. И. Иг.анову, Д. С. Мережковскому, Л. И. Шестову. Юбилей Л. Шестова справляли по-русски — три вечера: на дому — литературное сборище, у С. В. Лурье — семейное, и третий вечер — философское: только философы. Бердяев, Вышеславцев, Эфрон. Ильин, Познер, Лазарев, Лурье, Сувчинский кн. Д. С. Мирскпй, Федотов, Мочульский (Стеиун не приехал!) и только я не философ, я за музыканта: читал весь вечер — три часа без перерыва — «Житие протопопа Аввакума им самим написанное», самую жизнерадостную книгу, а на тему: путь к вольной смерти! А Вячеслав Иванович Иванов в Риме отшельником: поди, пришел сосед П. П. Муратов, поставили самовар, попили чайку с итальянскими баранками, спели орфические гимны, ушел Муратов «комедию» писать, а юбиляр засел за «римские древности» — познания всесветные! достойный ученик своего великого учителя Момзена!
Дождика не идет, все деревья зеленые — три дня дождь!
— закурил п домой не хочется, так бы все и шел
вот она, какая земля! любимая! Вы не понимаете?
А ведь как Вы здесь-то, как любили: каждый корешок, каждую каплю, вот с крыши на меня сейчас и еще — это оттуда! Василий Васильевич! — «воистину!»
Жил в России протопоп Аввакум (Аввакум Петрович Петров, 1621-1681), жил он прп царе Алексее Михайловиче во дни Паскаля, когда Паскаль свои «Репзёез» сочинял (1623-1662), и нтог своих дел — это «житие им сампм паппсанное»: ума проникновенного, воли огненной (конец его — сожгли в срубе!), прошел весь подвиг веры и, етражда, на цепи и в земляной тюрьме долгие годы сидя, не ожесточился на своих гонителей. «Не пм было, а бысть же было иным!» А это называется: не только что около своего носа... да с другого п требовать нельзя: жизнь жестокая, осатанеешь! А как написано! Я и помянул-то протопопа «всея Роспп» к слову о его «слове». Ведь, его «вяканье» — «русский природный язык» — и ваш «Розановский стиль» одного кореня. Во дни протопопа этот простой «русский природный язык» (со своими оборотами, со своим синтаксисом «сказа») в противоположность высокой книжно-письменной речп «книжников и фарисеев» в насмешку, конечно, и презрительно называли «вяканьем» (так про собак: лает, вякает), как ваше «розановское» зовется и поныне в академических кругах «юродством». А кроме Вас, от того же самого кореня, Иван Осипов (Ванька Каин) п Лесков — про Лескова или ничего пе говорили (это называется в литературном мире «замораживать») или выхватывали отдельные чудные слова в роде: «жены переносицы», «мыльнопы.тьный завод» п само собой, в смех, но и не без удовольствия, а самый-то склад лесковской
речи, родной и Вам и Осппову и Аввакуму — да просто за смехом не вникали. В русской литературе книжное церковно-славян-ское перехлеснулось книжным же европейским и выпихнулось литературной «классической» речью: Карамзин, Пушкинская проза и т.д. и т. д. (ведь и думали-то они по-французски!) и рядом с европейским — с «классическим стилем» «русский природный язык»: Аввакум, Осипов, Лесков, Розанов. II у Вас тоже есть —• ваша книга «О понимании»: Вы тоже могли и умели выражаться по-книжному, как заправский книжник и фарисей, и очень ценили эту книгу, и Аввакум щеголял Дионисием Ареопагитом и мифическим римским папою Фармосом латинского летописца (знай наших!) Но в последние годы Вашей жизни на этой чудеснейшей земле то, что «розановскпй стиль» — это самое «юродство» — это и есть настоящее, идет прямой дорогой от «вяканья» Аввакума из самой глуби русской земли. Сами Вы это значили? (Аввакум проговорился: «люблю свой русский природный язык», Лесков, должно быть, не сознавал, иначе не умалялся бы так перед Львом Толстым!) Помните, в Гатчине, как мы у Вас на даче-то ночевали, Вы с сокрушением говорили, что рассказов Вы писать не можете, — «не выходит». А Вам хотелось, как у Горького или у Чехова — у аккуратнейшего «без сучка и задориики» Чехова, которым упиваются сейчас англичане, а это что-нибудь да значит! и у Горького, который «махал помелом» по литературным образцам. Василий Васпль евич, да ведь они совсем по-другому и фразу-то складывали — ведь в «вяканье» и в «юродстве» свой синтаксис, свое расположение слов, да как же Вы хотели по их, эка! Розайов — форму Чеховского рассказа? — да никак не уложишь, и не надо. Их синтаксис ■— «письменный», «грамматический», а Ваш и Аввакума — «живой», «изустный», «мимический». Теперь начали это изучать, докапываться в Рос-сип — там книжники и вся казна наша книжная! Но и среди русских, живущих за-границей, есть та же дума. Сидит тут, в Париже Федотов, ученый человек, Вашими книгами занимается, опять же Сувчинский, глава евразийцев, Петр Петрович, а в этой самой Англии кн. Д. Свято-