Не подошла Дану роль национального героя. Несмотря на все старания комполка, он ушел из армии по комиссии, приписавшей ему кучу разных синдромов; несмотря на увещевания двух поколений геологов, забросил камни и Сирийско — Африканский разлом; подался в медицинский, чтобы в себе разобраться и что–то себе доказать. Потом мотался по всему свету с разными экспедициями и врачебными миссиями, неизменно возвращаясь в Израиль на годовщину смерти Розки. Совсем было прибился к австралийцам, да разбежались они. Все равно, в его жизни оставила след только одна женщина — погибшая на его глазах ниндзя Розка — Веред, принявшая на себя, так иногда казалось, все предназначенные ему пули.
Под утро от ночной волшебной картины не осталось и следа. На перевал наползло промозглое серое облако, да там и уселось. Видимости никакой. Дан должен был двигаться почти строго на север, оставляя слева довольно крутой склон. После подъема метров на триста следовало повернуть на северо–восток, дойти до последнего взлета на плато, а там уже ориентироваться по обстановке. Насколько он увидел с самолета, станцию поставили под восточным склоном горы Черчилля, закрывавшей ее от сильных западных ветров. Почти у цели на высоте четыре–двести Дан выбрался, наконец, из облака и увидел перед собой узкий акулий плавник горы Черчилля, весьма крутой с восточной стороны. «Хорошо, что не надо карабкаться наверх, а то пришлось бы обходить ее с запада» подумал Дан. Впрочем, ему предстоял еще километр по плато до станции.
Потеплело, снег размяк, стал вязким, облако внизу куда–то испарилось. Дан порадовался своему решению ночевать на перевале. Настроение поднялось, и от вечерней меланхолии не осталось и следа.
Даже вблизи утепленные полиуретаном треугольные панели «метеостанции», напоминавшей большой вигвам или иглу, практически сливались со снегом. Дану понадобилось подойти вплотную, чтобы обнаружить ручку двери. Он не стал ее сразу же открывать, помня, что не одну кошку сгубило излишнее любопытство, а решил поставить палатку поодаль, заварить себе с дороги чаю и подумать. Следы вокруг были старыми, выветренными, слегка занесенными и указывали, что около станции несколько дней никто не ходил. Интересно, как они за мной наблюдают, подумал Дан, хотя встроить в каждую панель камеру размером с булавочную головку ничего не стоило. Снаружи он заметил лишь вращающийся измеритель скорости ветра и спутниковую тарелку. По инструкции, найдя станцию, он должен был выйти на связь с Центром.
Дан достал из рюкзачка телефон и попытался соединиться. Телефон не работал, сколько он ни пытался. С отцом он тоже не смог наладить связь — даже послать СМСку. И Джеральд в Мак Карти был недоступен.
Очередная подлянка, подумал Дан. Конечно, не было никакого сомнения, что эта затея с отправкой в горы Аляски — не что иное, как продолжение бесконечно тянущейся ролевой игры отбора кандидатов. Вот только смысла последнего этапа он пока уловить не мог: «пойди и разберись». Он ведь не претендует ни на что, кроме как быть врачом, так зачем же именно доктора посылать черт знает куда «разбираться со станцией». Теперь еще и связи нет — Дан был уверен, что прекрасно работавший вечером спутниковый телефон был намерено отключен.
Он не спеша — пусть потешатся, если за ним действительно наблюдают — вынул из рюкзака упаковку с «тайвеками» и натянул поверх одежды синтетический комбинезон. Затем он надел латексные медицинские перчатки и респиратор. После этого он решил еще раз обойти вокруг, но ничего интересного не нашел. Дан вернулся в свою палатку и достал фонарь. Он медленно приблизился к двери и потянул за массивную ручку. Дверь практически без усилия подалась. Он посветил внутрь — вдоль стен стояли ящики с оборудованием.
«Надо зайти и обследовать помещение», подумал он, «а вообще, могли бы разложить на полу парочку замученных пришельцами землян». Внутри вигвама, как он окрестил строение, его пробрал колотун — было гораздо холоднее, чем снаружи, где вовсю припекало полуденное, хоть и северное, солнце. Он вышел наружу и еще раз проверил телефон, но связи по–прежнему не было.
«Пойди туда, не знаю, куда; принеси то, не знаю, что».
Ситуация напомнила ему шарады, в которые они так любили играть в турклубе на долгих переходах. Он до сих пор помнил самую первую загаданную ему шараду про Джона, отлучившегося пропустить в баре стаканчик виски и нашедшего свою Мэри в комнате мертвой посреди лужи воды. Не ожидавший подвоха Данила кипятился, кричал, что не может так быть, пока, наконец, не выяснил случайно, что Мэри вовсе не женщина, а рыбка из разбившегося аквариума. А сейчас он сам чувствовал себя почти что рыбкой в аквариуме, участником какой–то странной шарады, в которой посреди снежной пустыни в горах стоит вигвам, откуда исчезли все люди, а его задача выяснить, что с ними призошло. И так же как в хорошей шараде — любой, даже самый фантастический ответ, мог оказаться верным, только в отличие от игры, здесь он сам должен был задавать вопросы и сам же на них и отвечать.