В психологии Тертуллиан — материалист. Чувства не обманывают, все существующее телесно: даже Бог, сотворивший из ничего материю, имеет тело. Бессмертная душа точно так же телесна. Душа ребенка переходит от отца через семя.
Бог един, вечен, свободен.
Бог первее сына, но не по времени, ибо время возникло лишь вместе с миром.
Мир не вечен, а сотворен Богом из ничего.
Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан, умерший в глубокой старости, по принятии христианства служил много лет священником, пресвитером в Карфагене…
Боже мой, как бесконечно давно это было и как близко к евангельским событиям: ведь при жизни Тертуллиана еще доживали свой земной век старики, видевшие (или могшие видеть) Иисуса Христа! А как злободневно звучит все, что он говорил, и все, о чем говорил.
Даже душа, которая переходит от отца к сыну через семя. Не знаю, читал ли Тертуллиана Эрвин Шредингер, но помню, что в самом конце его знаменитой книги «Жизнь с точки зрения физики», где речь идет о непостижимости, физической парадоксальности гена, есть слова о том, что не подтверждает ли этот факт существование бессмертной души?..
Как жаль, что ни один трактат Тертуллиана не выходил на русском языке!
…Запишу мысль, Возникшую у меня минут десять назад и, казалось бы, не имеющую прямой связи с тем, о чем только что говорилось.
Исповедание христианства не может быть комфортабельным.
Тертуллиан осуждал христиан, бегущих от мученичества. Значит, осудил бы он и тех пятидесятников, что нашли себе прибежище под крышей американского посольства.
Да, полный комфорт верующим людям, и духовенству и мирянам противопоказан, — об этом я говорил значительно выше — там, где ссылался на высказывание американского проповедника. Но от дискомфорта до мученичества дистанция очень большая. Когда заходит речь о мученичестве, сразу возникает вопрос о детях. Пускай сажают, высылают в Сибирь — и еще дальше — все семейство: и тебя, и жену, и отца с матерью, и детей, и внуков, но если тебя, и жену, и отца с матерью оставляют в покое, но отнимают у тебя твоих детей и отдают их во власть дьявола — можно ли терпеть и благословлять такие муки?..
Не буду лукавить, у меня нет полного сочувствия к тем сектантам, которые спасаются в стенах американского посольства в Москве. Но как подумаю, что спасают они не себя (или не только себя), но в первую очередь своих детей, души своих детей, — и сразу понятнее становится их позиция, их душевное состояние и мотивы, толкнувшие их на этот бесшабашный, авантюрный поступок.
Говорю, говорю и все ухожу в сторону от главного, уклоняюсь от разговора о Маше. Уж очень больной, болезненный это вопрос.
Да и что скажешь? Вот положа руку на сердце задаю себе вопрос:
— Что лучше: здоровая и безбожница или больная, но верующая?
И с той же искренностью, положа руку на сердце отвечаю себе:
— Если третьего не дано — лучше второе.
Да, денно и нощно молю Господа Бога о ниспослании милости, прошу, чтобы исцелил душу и тело болящей Марии, но и о другом молюсь — чтобы укрепил ее веру, научил законам и заповедям Своим.
— Господи, Отец наш, — говорю я, — вразуми дочь нашу Машу, ниспошли ей благодать Духа Твоего Святаго, научи ее молиться и укрепи — вдвое, втрое, вчетверо — силу этой молитвы!
Верю, что сознательная, из души идущая молитва — уже проблеск исцеления.
Молюсь и утром, и вечером, и днем, и перед работой, и после работы. И каждую молитву свою — и утреннюю, и вечернюю, и дневную — заканчиваю главными, первейшими словами из Молитвы Господней:
— Да будет воля Твоя!
Дочь Юпитера
(Документальная повесть)
В этой повести, по соображениям, понятным читателю, я дал другую фамилию героине и не назвал некоторых городов, где живут ее родственники.
не было девять лет, когда началась Февральская революция — та, что теперь в учебниках и в словарях именуется буржуазно-демократической. Должен признаться, что эта буржуазно-демократическая революция запечатлелась в моей памяти лучше, ярче, отчетливее, чем Великая Октябрьская. Да, конечно, Великая потрясла мир, но в эпицентре этого исторического события, в буржуазных кварталах Петрограда, случившееся в ночь на двадцать шестое октября далеко не сразу и далеко не всеми было замечено. Ведь в этот день в городе не прекращалось движение трамваев, работали театры, кинематографы, оба цирка, зоологический сад, бани… О том, что произошло в городе и в стране, многие жители узнали только на следующее утро — из газет и из разговоров. Кроме того, к осени семнадцатого года обыватели как-то уж попривыкли к ночным выстрелам, к мельканию красных флагов, к пению «Варшавянки» и «Марсельезы». Вообще событий за год было так много, что какое из них главное, а какое второстепенное, стоя вплотную было просто не разглядеть. Особенно трудно было что-нибудь разглядеть и понять человеку, который только два месяца назад стал бегать во второй класс реального училища.