Все это время лопатки жег взгляд, но притупленное чувство самосохранения исправно помалкивало, соответственно и я не предпринимала никаких действий. Полностью облачившись, схватила сумку и нехотя развернулась. Все тот же холодный невозмутимый взор, и я вдруг поняла, что он-то мне сейчас и нужен, этот самый холод, ибо в груди чертова агония. Опасаясь сделать неверный шаг, отвела глаза и несмело двинулась к выходу. Меня не остановили, и это вселило надежду. По широкой дуге обошла Алексея, миновала изумленных моим видом амбалов и с облегчением вывалилась в холл.
- Алиса! – неожиданно доносится в спину, и я, обнаружив в конце коридора лифт, почти срываюсь в бег. Ковровая дорожка глушит преследующие меня шаги, тем не менее я всем существом ощущаю чье-то дыхание в затылок. Достигнув цели, нетерпеливо жму кнопку вызова и вздрагиваю от внезапно опустившейся на плечо руки. На выдохе успеваю поймать сорвавшийся с губ испуганный вскрик и резко разворачиваюсь. Рука, готовая ударить, немедля взмывает вверх и тут же безжизненно опадает. Все оказывается до банальности предсказуемо. Зачем бегать самому, когда есть кому это поручить?
- Алиса, оденься, - мягко просит Дима. Я непонимающе гляжу на него, в тщетной попытке понять, что еще от меня надо, и мгновенно отпрыгиваю от встречного движения. Взгляд падает на его руку с курткой, в спешке позабытой на вешалке у входа, и меня настигает чувство стыда. Ни насмешки, ни упрека в ответ на мой маневр, вместо этого парень достает из кармана платок и осторожно вкладывает в мою безвольную ладонь. Его тактичность трогает за живое, на глаза невольно наворачивают слезы, и я, боясь обнаружить свою слабость, спешу их сморгнуть. Послушно забираю протянутую куртку и сразу отступаю в распахнувшиеся створки лифта. Двери неторопливо съезжаются, я безотрывно смотрю на него, вижу на его лице сожаление, слышу тихое: «Он осознает» и внутри что-то болезненно обрывается. Металлические стенки смыкаются, и я остаюсь один на один со своими мыслями и разбитым сердцем, помутневшим взором взирая на зеркальную поверхность, отражающую сломленную девушку.
Поколдовала чуток над главой, думаю, стоит перечитаать)))
Глава 15. Невидимость, как диагноз.
Жизнь как белая лента в кассовом аппарате. Отмотать назад невозможно, а то, что уже напечатано - не сотрешь. Каждый новый день начинается с чистого полотна и каждый твое действие чернилами расписывается на нем. Чек всегда можно выкинуть, а вот «приобретенное» впоследствии уносишь с собой. Какие-то незначительные «покупки» забываются, те, что произвели хорошее впечатление - запоминаются, а иные, не оправдавшие ожиданий, подолгу терзают разум. Сожаление, досада, недовольство, стыд, и порой даже горечь. Моя же «покупка» обошлась мне слишком дорого. Наивная девочка, жаждущая большой и чистой любви, навсегда сгинула, оставив после себя лишь изуродованную тень. О да, Горин наградил меня не только шрамом на сердце, он еще размашисто расписался на моем лице. Длинный глубокий порез, после встречи с его тяжелой ладонью, зарос через месяц и косым белым росчерком протянулся через всю скулу. Понравившаяся мне икебана, отныне оставила на мне неизгладимый след, всякий раз при взгляде в зеркало, напоминая о своей незыблемой красоте, при этом навсегда отняв мою.
В тот памятный день, я вернулась в общежитие, забилась в угол самой дальней кладовки и наревелась на жизнь вперед. Показалась оттуда лишь на следующий день, когда общага опустела. Ввалилась в комнату, не раздеваясь, забралась в постель и, пустым взглядом пялясь в потолок, неподвижно пролежала в постели до самого возвращения соседок. После, отвернулась к стене и, игнорируя замечания по поводу так и не снятой верхней одежды, уснула. В зеркало отважилась посмотреть только на утро и снова едва не разревелась. Судорожно поджимая трясущиеся губы, обработала рану, заклеила ее телесного цвета пластырем – употребив две широких полоски - и занялась одеждой. В любой другой день я бы ужаснулась, во что превратились мои вещи, в нынешней же ситуации мне было глубоко плевать. Измазанный в крови джемпер и подаренная Алексеем куртка, без промедлений последовали в урну, а из закромов на свет появилась старая толстовка. Вечером я не поленилась заявиться на работу, показать свою травмированную физиономию начальству, и получила добро на выход. Затем пошла на отчаянный шаг - позволила в первой же попавшейся на пути парикмахерской срезать свои труды, длинною в десять лет. Удачно подобранное «Каре» превосходно скрыло то, что я намеревалась не демонстрировать общественности, однако тем самым добилась обратного эффекта – привлекла излишнее внимание. Перемены в облике не остались незамеченными и меня атаковали вопросом, дескать, с чем связано столь радикальное преображение. Я, в свою очередь, старательно маскируя волосами бежевую полосу, ограничивалась короткими отговорками и спешно исчезала из поля зрения любопытствующего. Вскоре меня оставили в покое, а те же немногие с кем я сохранила, после попытки разрыва с Лешей, приятельские отношения, еще долго озадаченно косились на меня, и даже такая малость негативно сказывалась на мне и будила желание спрятаться.