Учитывая, что каждый день организуются черные силы, думающие в братоубийственной войне задушить все завоевания революции, мы говорим, чтобы прежде всего в каждой деревне, станице, ауле народ нашел в себе силы утвердить народоправство, создав органы народной власти.
КАК КОСТРИКОВ СТАЛ КИРОВЫМ
Шел 1911 год. Во Владикавказе стояла августовская жара.
Было 20-е число — день, когда казна необъятной Российской империи выплачивала жалованье служащим государственных департаментов, а во Владикавказе было особенно много чиновников всякого рода и звания.
Видимо, именно щедрость казны послужила причиной отличного настроения у господина следователя в тот день, когда он вел очередной допрос арестованного во владикавказской городской тюрьме.
Впрочем, некоторые обстоятельства портили настроение следователю. Это были, во-первых, неприятные ощущения под ложечкой из-за хронического катара желудка. И во-вторых, очень уж донимала жара. Перед тем как приказать привести арестованного, следователь полистал его дело и сказал себе:
«Или у меня размягчение мозгов, или я вообще перестаю что-либо понимать!»
А тут, как назло, закапризничал настольный вентилятор. Он не давал прохлады. Попробовал следователь разобрать машинку, заставить безжизненно застывшие лопасти завертеться, но из этого ничего не вышло. Один винтик у него даже оказался лишним. Махнув рукой, следователь снова углубился в чтение дела.
В Томске на Аполлинариевской улице два года назад неожиданно произошел обвал. Деревянный домик, еще на вид довольно крепкий, двухэтажный, с резным крылечком, вдруг осел в землю, словно под ним была яма. Примчалась полиция. Начали раскапывать. Лопата стукнулась о какой-то металлический предмет.
— Стой! Не трогать! — закричал городовой на землекопов.
Он спустился в яму, пощупал торчащий из земли темный выступ какого-то железного предмета и побелел. Не бомба ли, помилуй господи? Заторопился городовой, что духу на карачках вылез наверх и спрятался за углом. Но взрыва не произошло. Тогда он вернулся и увидел: натужась, люди тащат из ямы заржавленный типографский станок. Это была та самая подпольная словопечатня, которую в 1906 году безуспешно разыскивала полиция. В подземелье, оставшееся без присмотра, натекла вода, подгнили потолочные балки, перекосились дощатые стены, и все рухнуло.
Типографский станок, найденный на месте обвала, увезли в полицию. Началось следствие. Было это в апреле 1909 года. С тех пор по всей империи около двух лет петляли и петляли полицейские розыскные бумаги, пока, наконец, по предписанию одной из этих бумаг во Владикавказе посадили за решетку человека, подозреваемого в том, что именно он и есть устроитель крамольной типографии в Томске…
— Да, — отозвался следователь на стук в дверь.
Ввели подследственного. Это был широкоплечий, приземистый молодой человек. В лежащей на столе розыскной бумаге говорилось: «глаза карие», «густые русые волосы», «большой крепкий лоб». Все так, все именно так, совпадение примет было полное. Но, как давно убедился следователь, внешние приметы часто ничего не стоят.
«Вот ежели бы можно было мозг сличить», — подумал следователь и кивнул вошедшему:
— Присаживайтесь, молодой человек. Кстати, у меня к вам небольшая просьба. Испортился мой вентилятор. Не могли бы вы его починить? Пытался сам, да ничего не вышло. Вот остался какой-то лишний винтик.
Подследственный присел, покосился на неподвижно застывшие лопасти вентилятора, на «лишний» винтик в белой сухой руке следователя и отвел глаза к окну, так ничего и не сказав.
— Честное слово, тут нет подвоха, я не собираюсь вас в чем-то уличить, — продолжал следователь. — Вы сами не отрицаете ведь, что когда-то учились в ремесленном училище, потом стремились к инженерству. Значит, умеете?
Подследственный снова воззрился на «лишний» винтик, вдруг усмехнулся и взял его с ладони следователя. Потом минут пять молча ковырялся в вентиляторе. В его ловких руках тот довольно быстро завертел крыльями, загудел. И пока все это происходило, следователь, расплывшись в довольной улыбке, говорил о том, что приятно иметь дело с человеком, понимающим в технике. Как нужны и полезны империи такие умельцы! Нобель, например, ведь был простым инженером, а стал нефтяным королем, вся Россия освещается его керосином.
— Не его, — произнес подследственный. — То вовсе не его керосин.
— Ну конечно, — словно бы соглашаясь, а на самом деле с иронией отозвался следователь, — ваши социальные взгляды мне известны. Вы, разумеется, сторонник учений, согласно которым блага природы должны принадлежать тем, кто их добывает. По идее красиво, спору нет. В ваши годы я тоже был либералом, но идеи остаются идеями, а экономика развивается своим ходом. Керосин принадлежит тому, кто его продает, а продает его в России фирма Нобель и К°.
Губы арестанта тронула усмешка:
— Аксиома не вечная, господин следователь.
— Ничто не вечно, — вздохнул тот и склонился над лежащими в деле бумагами.
Начался очередной допрос.
Предписание следователю было такое: в порядке «отдельного задания» произвести предварительное выяснение личности арестованного — точно ли он тот самый ремонтный рабочий, который лет пять назад был задержан при обыске в домике на Аполлинариевской улице в городе Томске. После двухлетнего сидения в тюрьме тот рабочий был выпущен на свободу, и вскоре его не стало в Сибири. А сейчас полиция располагала данными, что именно он и был главным устроителем подпольной типографии.
Казалось, обнаружен именно тот человек.
Все сходилось: фамилия, имя, отчество, — а подследственный начисто отрицал свою вину. Костриков? Да, он действительно Костриков. Сергей Миронович? И тут совпадение полное. Тем не менее он вовсе не то лицо, за которое его принимают. В Томске жил, учился, работал — все верно, но «ремонтным рабочим» никогда не был и никакому аресту не подвергался. То был какой-то другой Костриков.
Во время допроса следователь часто подходил к окну и пил воду из стоящего там графина. Вода была теплой, и следователь морщился. Небо за окном ослепляло, как раскаленное железо. Проклятый юг! Поставь на полчаса графин на подоконник, и его нагреет лучами солнца так, словно кипяток пьешь. Следователь не любил юга. Из окна были видны снеговые вершины Главного Кавказского хребта. Белая островерхая шапка Казбека вставала совсем близко за городом. Следователь неприязненно смотрел на нее и все морщился. Он с радостью сменил бы эту осточертевшую экзотику на более прохладные места Центральной России.
— Есть у вас кто-нибудь из родных в Томске? — бросал он на ходу вопросы арестованному. — Никого нет?.. Хм… Откуда же вы родом?
— Из Уржума…
— Уржум? Это где-то за Вяткой?
— Да. Место, так сказать, отдаленное.
— Вот где должно быть прохладно, не правда ли? Зимой — снега, летом — грибы, ягоды.
— Кроме снега, грибов и ягод, у нас там еще много ссыльных, господин следователь.
— Ну, этого вы мне не рассказывайте, — хмурился следователь. — Политические разговоры я с вами вести не намерен. Мое дело установить, действительно ли вы есть тот самый Костриков.
— Я Костриков, но не тот. Думаю, вы и сами это отлично видите.
Следователь перенес графин с подоконника на стол и задернул на окне портьеру, В комнате стало сумрачно и душно. Это была тесная, унылая каморка на втором этаже городской тюрьмы; вести здесь допрос — само по себе пытка. С грустным видом уселся следователь снова за стол и потянул к себе лист протокола допроса. Итак, что же писать?
В полумраке, царившем теперь в каморке, затаенно светились глаза подследственного. Высокий, крутой лоб, умный взгляд. В душе следователь был совершенно убежден, что этот человек не имеет ничего общего с тем Костриковым, которого задержали пять лет назад в Томске. Ремонтный рабочий? Какие глупости! Не требовалось особой проницательности, чтобы определить: перед вами — человек с развитым интеллектом, начитанный, много знающий, несмотря на молодые годы.