С этим человеком можно было по-серьезному поговорить о литературе и искусстве, он отлично разбирался в политике, хорошо знал историю. Как следователю было известно из допроса, Костриков не получил систематического образования, университета он не кончал, но по духовному развитию стоял на голову выше многих из тех, кто прошел систематический курс наук.
А судя по материалам розыска, исходившим из томской полиции, тот, видимо другой, Костриков был простым, безграмотным рабочим. Даже расписаться не умел. Под протоколом о задержании, составленным помощником пристава в 1906 году, расписался крестиком.
Можно ли столь разительно измениться за пять лет? Следователь в это не верил. В жизни таких чудес не бывает. Кроме того, у следователя были и другие причины для сомнений. И весьма веские.
Несмотря на вечную изжогу и мучительные ощущения под ложечкой, следователь любил удовольствия жизни и ходил на все концерты и представления, которые давались в местном театре и городском саду.
И не раз на спектаклях и в саду среди гуляющей публики встречался следователю этот самый человек, бывший сейчас его подследственным.
Личного знакомства между ними, конечно, не было, но в таком сравнительно небольшом городе, как Владикавказ, трудно не знать или хотя бы не приметить друг друга. Тем более Костриков был на виду в силу своей профессии — он работал в местной газете «Терек» и часто помещал в ней весьма задиристые статьи. Подписывался он не «Костриков», а «Миронов», но ни для кого не составляло секрета, кто их автор. Вольнолюбивый дух статей обращал на себя внимание, читающей публике они нравились.
Зато «властям предержащим», в адрес которых летели стрелы, эти статьи доставляли немало хлопот.
Бывало, за иную чересчур резкую статью Миронова власти штрафовали газету, даже конфисковывали отдельные номера. Назаров — владелец газеты — платил штраф, терпеливо сносил цензурные неприятности, но не увольнял строптивого журналиста. Газета хорошо расходилась, и в остром пере Кострикова крылась в немалой мере причина ее успеха у терских читателей.
Вот все это и ставило следователя в тупик. Разум подсказывал, что тут полицейская ошибка. Но, приученный к осторожности, следователь не спешил с выводами.
— Итак, вы не отрицаете, что в тысяча девятьсот шестом году находились в Томске. Что же вы там делали?
— Работал чертежником в городской управе и учился на общеобразовательных курсах.
— Учились… Сколько же вам было тогда лет?
— Двадцать без малого, господин следователь. «Бесспорно, способный человек, — думал следователь, наслаждаясь прохладным ветерком от вентилятора. — Конечно, такой умелец мог бы достаточно ловко оборудовать любую подпольную типографию. В два счета починил вентилятор, а ведь штука тоже не простая».
— Послушайте, Костриков, я хотел бы получить от вас ответ еще на один вопрос. Какие обстоятельства заставили вас покинуть Сибирь, где так прохладно даже летом, и переехать сюда, на юг России, в это чертово пекло?
Костриков улыбнулся, пожал плечами.
— Вы, конечно, не поверите, если я скажу, что меня сильно влек к себе Кавказ.
— Начитались Пушкина и Лермонтова! — негодующе воскликнул следователь, словно видел в этом нечто очень запретное. — Но их описания Кавказа — одна лишь наивная романтика! Восторг перед экзотикой, и больше ничего!
— О нет! Кавказ — удивительный край, — возразил арестованный.
Следователь взял со стола объемистую пачку газет, порылся в ней, вытащил одну. На всех номерах, находившихся в пачке, стояло оттиснутое жирной краской название «Терек».
В ходе выяснения личности арестованного следователю пришлось ознакомиться более близко и довольно внимательно с его статьями в «Тереке». В пачке было лишь немногое из напечатанного Костриковым в этой газете.
Номер, который следователь держал в руках, был прошлогодний.
— Это ваша статья? — спросил следователь, показывая отчеркнутые красным карандашом колонки внутри газеты. Заголовок над колонками гласил: «Восхождение на Казбек».
Ироническая усмешка играла на желчном лице следователя.
— Да, моя, — ответил арестованный.
— Хм!.. — промычал следователь. — Надо признать, вы тут довольно красочно описываете свои впечатления от прогулки на Казбек.
— Это не прогулка, господин следователь!
— Не будем спорить. Может быть, это подвиг. Да-а, все очень живо представлено. А оканчивается статья прямо-таки поэтично.
И следователь нараспев прочел последние строки статьи:
— «Царственный Казбек молча провожал нас, как бы сожалея, что он не поведал нам всего таящегося в холодной глубине льдов и снега и мрачных ущелиях, куда едва проникает луч солнца…»
Дочитав это, следователь воскликнул:
— Красиво! Ничего не скажешь! Я знаю, недавно вы снова поднимались на здешние вершины. Так?
— Да, поднимался.
— Опять на Казбеке побывали?
— Да… Побывал.
— Потом и на Эльбрус, говорят, ходили?
— Но почему — «говорят»? Я описал и то и другое в газете, — сказал арестованный.
— Да, так, — кивнул следователь. — Это установлено. Эти ваши писания тоже у меня тут, в пачке. Вот! Отлично рассказано, я бы даже отметил — весьма поэтично. Казбек, Эльбрус как на ладони. Хвалю, хвалю! Ничего на сей счет не имею. С такой вашей романтикой еще можно мириться. Альпинизм не угроза государству. Хуже другое!
Арестованный настороженно посмотрел на следователя. Тот зачем-то оглянулся на дверь и понизил голос:
— Вот что плохо, молодой человек, куда опаснее всяких восхождений на вершины: в некоторых статьях вы даете почувствовать, что многочисленные народности России, и, в частности, Терека, вправе быть недовольными своим положением. Они, мол, угнетены, бесправны и прочее. Напрасно вы позволяете себе такое писать и печатать. Это нельзя-с!
Подойдя к двери, следователь выглянул в коридор и вернулся на свое место.
— Конечно, — продолжал он, — известная правда тут есть, признаю. Но хочется у вас спросить: представляете ли вы себе всю опасность, которая нам с вами грозит? Да, да, нам с вами, не удивляйтесь! Поверьте, я сам в молодости был человеком с идеалами и сейчас говорю с вами не как следователь, а как русский своему собрату: не играйте в революцию, она обернется прежде всего против вас самих! Живем мы с вами здесь как на вулкане. Горцы ненавидят нас страшной ненавистью, и не дай бог, если бы вдруг началась великая смута, скажем, революция или что-нибудь в этом роде! Получив волю, они такое натворят, что это будет во сто крат ужаснее варфоломеевской ночи!
В сравнении с тем, о чем сейчас говорил следователь, весь предыдущий разговор не стоил ломаного гроша. Дело про обвал на Аполлинариевской улице в Томске казалось самому следователю глупым, в сущности, никому не нужным, им приходилось заниматься лишь в силу косных требований полицейского распорядка: тут мертвая бумага держит за горло живого.
А Терек, буйный, многоплеменный, с неприкрытой враждой между казачеством и горцами, — это сегодняшнее, волнующее всех.
— Не будите черта, — говорил следователь. — Если произойдет революция, мы все тут сгорим. Нас вырежут, как ягнят. Пикнуть не успеем. Это будет взрыв самых диких страстей. А вы, молодые идеалисты-романтики, вы, которые готовы за все критиковать власть и, ратуя за высокие идеалы всеобщего равенства, кричите об угнетении инородцев, вы своими статьями только способствуете пробуждению вулкана!
У следователя обнаружилась такая заинтересованность в шедшем сейчас разговоре, что он даже остановил вентилятор, чтобы не мешал своим жужжанием. Но когда шум оборвался и в каморке стало тихо, следователь словно чего-то испугался, оглянулся на дверь и опять запустил вентилятор.
— Знаете, — сказал он почти шепотом, — если и есть за что привлечь вас к ответу, так именно за то, что вы и побуждаете вулкан к действию. Подумайте и будьте благоразумны. Вот и все. На допросах по инструкции не полагается произносить речи, а только задавать вопросы, связанные с ходом дознания, и поэтому не станем больше выходить за рамки дозволенного.