Гринька показал товарищам круглый блестящий полтинник.
— И мы с тобой! — закричал Темка.
— Конечно, — великодушно согласился Гринька. — Вы же мои самые лучшие товарищи.
Утром, когда Журин вскочил с постели, Щукины уже стояли возле заборчика, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
— Ох, и спишь долго, — недовольно проворчал Васька. — Мы уже тут, считай, битый час толчемся.
Гринька быстро запихал в рот кусок хлеба, плеснул себе в лицо холодной водой, и они почти рысью побежали в город.
На самой окраине Васька спросил:
— А во что ты, Гринька, положишь купленных голубей?
Журин ахнул и растерянно посмотрел на приятелей: в горячке он совсем позабыл приготовить для птиц садок или корзинку.
— Эх, ты! — засмеялся Васька. — На, держи!
И он вытащил из кармана штанов прочный холщовый мешочек. В таких мешочках продают фабричную дробь.
— Ладно, — обрадовался Гринька. — Спасибо. И не выламывайся.
На охотницком базаре было шумно, тесно, пестро. Над ним носились и колотились друг о друга разные запахи: дух влажного пера, немытой собачьей шерсти, кроличьего пуха и даже едкие запахи малых лисенят.
Поторговывали да поменивали птиц всякие человеки, и были у них полные рты громких и заманчивых слов.
Гринька, Васька и Темка сначала растерялись от гвалта и толчеи базара. Продавцы, у которых голуби торчали за пазухой, в мешочках и даже в карманах рубах, толкали и тискали мальчишек, хватали их за рукава, кричали:
— Рви по дешевке! Век за меня молиться будешь!
Гринька поостерегся сразу покупать птиц. Ленька Колесов еще давно рассказывал ему, как на голубинке обманывают простофиль, подсовывая вместо дорогих ту́рманов или тучерезов пестрых беспородных гонцов. А бывает хуже того — могут всучить голубя с хромым крылом, больного, нелетного. Также не следовало покупать старых «злых» птиц, которых все равно не удержишь на новом месте. Как только их развязывают — они улетают к старому хозяину.
И, боясь обмана, Гринька решил очень правильно: сначала смотрел на торговцев птицами, а потом уже — на самих птиц. Если мальчишка или дяденька не походили на явных жуликов, Гринька приценивался к голубям и даже осматривал их.
Через час все трое освоились с гвалтом и порядками голубинки и чувствовали себя уже почти свободно.
Базар был крайне роскошен. Гринька впервые в жизни увидел такое обилие богатства, такие драгоценности. Павлины, бормоты, чайки, космачи, длиннотелые турманы, почтари разного вида — все эти голуби рябили и переливались красками в Гринькиных глазах. Если можно, он купил бы всех птиц и поселил их в своем дворе. Но в кулаке сиротливо торчал один-единственный полтинник. Значит, надо было себя вести соответственно капиталу.
Наконец Журин остановил свой выбор на двух парах не очень породистых, но чистых, белых пером, голубей. Они удивительно походили друг на друга, точно их налепили из снега.
Продавал птиц маленький скромный мальчик, голубоглазый и русый, сам похожий на голубенка-пискуна. Ему требовались деньги на самокат, и он вынес на базар половину своей голубятни — четыре штуки.
Мальчуган просил за птиц семьдесят копеек, но Гринька разжал кулак и показал полтинник:
— Больше у меня ничего нет.
В это время кто-то раздвинул толпу и остановился рядом с Гринькой. Журин тихонько посмотрел на незнакомого — не хочет ли он отбить у Гриньки голубей? — и вдруг счастливо и широко улыбнулся. Рядом стоял невысокий тихенький дяденька, с добрыми карими глазами, тот самый, который когда-то подарил Гриньке первых в жизни «сорок».
— Обзаводимся? — спросил он, мягко пожимая Гриньке ладошку. — Очень хорошо. А что ты хочешь купить?
Он взял у мальчика-продавца корзиночку и стал по переменке рассматривать голубей, особенно пристально приглядываясь к головкам птиц.
Вернув корзиночку, заметил:
— Славные гонцы, и недорого.
Журин сокрушенно покачал головой и показал монетку.
— Ну, ничего, — немного улыбнулся дяденька, — он уступит. А еще лучше — я ему доплачу. В другой базар. Сейчас у меня денег нет.
Он спросил продавца:
— Ты меня знаешь?
— А кто ж вас не знает? Вы — Зыков.
— Вот и считай за мной двугривенный долгу. Ладно?
Мальчонка вздохнул, покопался ногтями в льняных волосишках и согласился.
— Они спаренные, — говорил он Гриньке, передавая птиц. — Ты их в оберучь держи, чтоб не вырвались.
Боже мой, что это была за радость! Гринька, Васька и Темка неслись по городу, как угорелые. Они даже позабыли поблагодарить того, невысокого мужчину. Журин прижимал к груди мешочек с голубями и не только кожей, а почти голым сердцем чувствовал, слышал дробный стук их маленьких испуганных сердчишек. У него были свои голуби, свои настоящие летные птицы!
Мать, увидев сына, испугалась: глаза у него горели, от рубахи валил пар, руки дрожали.
Гринька скорей вытащил голубей из мешочка и пересадил их в пустую собачью будку. Ее сделали для Ласки, но мать, подумав, оставила собаку в городе — сторожить жилье.
Весь остаток дня, до вечера, мальчишки сколачивали голубятню. Мать посоветовала было сыну поселить птиц в будке, но, увидев страдальческие глаза сына, отступилась. Гриньке казалось просто удивительно: ну как она не понимает — собачья будка и голуби! Несуразно!
Васька и Темка остались в этот раз ночевать у Гриньки. Голубятня не была еще готова, и они не хотели тратить время на хождение домой и обратно.
К вечеру следующего дня голубиный домик сколотили и с величайшими предосторожностями перенесли туда птиц.
Памятуя о неудаче с голубями, выменянными на коньки, Гринька связал белых и решил продержать их в плену две недели.
Но еще ни один мальчишка на свете не мог вытерпеть столько, нет у мальчишек таких железных нервов! Кое-как выдержав пять дней, Гринька, подбодряемый восклицаниями приятелей, перерезал нитки на крыльях голубей. Голу́бки остались в путах. Так советовал поступать тот же Ленька Колесов.
Затем Журин, замирая от волнения, осторожно выпустил всех птиц на крышу голубятни.
У Гриньки, Васьки и Темки от напряжения и ожидания остекленели глаза. Что будет?!
Белые гонцы чистили перья, ворковали и не проявляли никаких признаков беспокойства.
Но Гринька уже знал, что нельзя быстро верить в счастье. И он даже вздрогнул, когда внезапно у ограды прогромыхала телега, и возница крикнул на свою лошадь «Н-но!».
Голуби мгновенно вытянули шеи, забегали по крыше и... кинулись в лёт!
Голубки метнулись вслед за ними, но крылья у них были связаны, и белые комочки мягко попадали на землю.
Гринька задохнулся от ужаса. Господи, неужели все кончено?!
Руки у мальчишки дрожали, и губы сразу стали сухие, как береста. Небо за один миг поднялось, и в его нестерпимой огромности совсем затерялись Гринькины и уже, может, не Гринькины голуби.
И вот тут случилось радостное чудо. Гонцы резко пошли вниз, выписали несколько кругов над двором и камнями упали к голу́бкам. Сразу же заходили колесом, заукали.
Каким восторгом радости и удачи горели глаза мальчишек, сколько тут было ахов и восклицаний!
Через три дня Гринька освободил от пут и голу́бок. Птицы не улетали.
Вечером они все вместе поднялись под облака, сбились в ватажку — и так плавали целых два часа.
Камень отвалился у Гриньки от сердца, и он наконец поверил в счастье.
Пока строилась голубятня и приручались птицы, мать не трогала сына. Но как только все это осталось позади, мама заметила:
— Ты не забыл, сынок, о своем обещании? Нехорошо, когда люди дают слово и не выполняют его.
— Я помню, — кивнул головой Гринька. — Я за все отплачу, мама.
И он честно делал, что мог, и даже сверх того. Сколько ведер воды перетаскал на огород! Как рьяно махал тяпкой, окучивая картошку! С каким усердием полол гряды! Ни от одного дела он теперь не отказывался и выполнял его с любовью и прилежанием. Короче говоря, Гринька старался, как мурашка, и рубаха здорово выцвела у него на спине и груди.