— У меня новостей нет! А у вас что нового?
Все сразу догадались, что он передразнивал Павла Семенова, сына старухи Мавры.
— А почему этот старик слег? — протяжно спросил Дмитрий под общий хохот, передразнивая на этот раз самого Николая.
Слепой откинул одеяло до пояса, обнажив свою широкую грудь, и протянул:
— Я, друг, в воду упал…
Узнав о случае с коровой, Дмитрий от души посмеялся.
— А ты откуда достал, Дмитрий, такую одежду? — спросил Егордан, рассматривая роскошную доху.
— Да это Луке Губастому моя жена сшила, вот я ему и несу. Этот человек с заплывшей мордой не скосил на своем веку ни одной соломинки, не наколол ни одной охапки дров, а носит такую одежду. А наша одежда — вот!.. — Дмитрий схватил свою рваную доху за ворот, встряхнул ее и бросил на камелек на сложенные дрова.
— Смотри не обижай ее, еще пригодится тебе, — пошутил Егордан.
— Власти меняются, только она, проклятая, висит на мне неизменно! — смешно вращая глазами, сказал Дмитрий и стал считать по пальцам: — Сначала был самый страшный тойон — царь. Много он, видно, масла ел, так весь и лоснился. Потом поджарый, точно голодный волк, Керенский! Теперь этот облезлый петух халчах-малчах царствует. Все они, сукины дети, за народ, свободу, порядок ратуют! А народу от них все хуже и хуже становится!
— Да, это правда, народу все хуже, зато богачам все лучше, — подтвердил Егордан. — Видишь, как Роман Егоров богатеет на нашей нужде!
— Власти меняются, а распоряжаются нами все те же: в наслеге — Лука Губастый, в улусе — Сыгаевы. И доха на волчьем меху у Губастого А мы все в той же заскорузлой шкуре своей.
Дмитрий снова схватил свою доху и, высоко подняв, потряс ею в воздухе.
— Ну, а кто же, ты, что ли, должен распоряжаться? — спросила Федосья.
Дмитрий посмотрел на нары, раскачиваясь в обе стороны, будто высматривая дичь между деревьями, и убежденно проговорил:
— Да, это было бы неплохо!
— А какая тебе польза?
— Тебе бы польза была!
— Ишь какой!
— Если бы я распоряжался? О, я бы все перевернул! Прежде всего заставил бы согнать весь скот и свезти все имущество наслега на середину равнины Кэдэлди. Потом собрал бы там всех людей, — Дмитрий увлеченно размахивал руками, и голос его все повышался, — сам бы стал на высокий холм и начал бы всех оделять: «Эй, Егордан Ляглярин, сын Лягляра! У тебя, кажется, теперь семья в восемь человек? А корова одна?.. Несправедливо! На, получай пять коров и двух лошадей. И не обижайся, что мало: скоро сыновья подрастут… Федосья Ляглярина! На тебе две пары ботинок и шелковое платье! Носи на здоровье! Наша жизнь пришла! Не лежи там в темноте, встань, подойди к свету!»
— Встаю, — тихо произнесла Федосья и в самом деле поднялась с постели и, сгорбившись, подошла к камельку.
— Старик Николай! Не мни больше кожу для богачей и зерно перестань молоть! Хватит, отдыхай! Пусть богачи сами трудятся! На, получай трех коров, двух лошадей и сто рублей деньгами! Все это из добра старухи Мавры. Старуха Анна! На, бери рысью доху старухи Сыгаевой! А Тохоронам что нужно? Вы что хотите получить?
— У них, конечно, нужда большая… — пробормотала старуха Анна.
Зашумели семеро детей Тохорона:
— Дом!.. Коня!.. Корову!.. Дом!.. Масла!.. Мяса!.. Лепешек!..
— Ружье, ружье просите!закричал лягляринский Сенька.
— Все даю. Землю распределяю подушно. Кто не работает, тому ничего не даю. Луке Губастому, Павлу Семенову, Роману Егорову и тому подобным — по хорошему кукишу!
— А ведь красные это же самое и говорили: землю — только работающим, — вставил Никита.
— А разве в этой юрте еще помнят красных? — удивился Дмитрий.
Как же! Помним, конечно! — послышались обиженные голоса.
— Ну хорошо, если помните. Тогда вот что. Первое: сударские, большевики, красные, Ленин — все это говорят одно. Второе: красные были побеждены только у нас да в Сибири, а за Сибирью, в самой России, благополучно живет советская власть, которой руководит Ленин. Сейчас и в Сибири красные побеждают халчаха-малчаха. А летом они к нам приплывут. Так что, друзья мои, нам бы только эту последнюю зиму перетерпеть, а придут свои — дадут землю, принесут счастье…
Все обитатели юрты уже давно окружили плотным кольцом Дмитрия. Они смотрели поверх головы низкорослого оборванного друга и видели воображаемого огромного Эрдэлира, который с высокого холма провозглашал новую жизнь и раздавал богатства всем трудовым людям.
Со двора послышался скрип саней.
Никита приоткрыл дверь, тут же поспешно закрыл ее и глухим голосом сообщил:
— Приехала старуха Мавра.
— За мукой притащилась в такой поздний час… — проворчал старик Николай и снова лег, укрывшись с головой жеребковым одеялом.
Дети ушли за камелек. Федосья опять улеглась на свои нары.
— Это хорошо, что Мавра приехала, — обрадовался Дмитрий, — она Луке Губастому доху отвезет.
Мавра вплыла в юрту, волоча по земле лисью шубу. За ней плелся веселовский Давыд.
Старуха, увидев Дмитрия, остановилась посреди юрты и громко затараторила:
— О, и этот здесь! Опять, поди, кого-нибудь передразнивает. Он один только хорош, а остальным куда до него!
Эрдэлир удивленно озирался, будто не понимая о ком идет речь.
— Что нового, Мавра? — решил, наконец, спросить Егордан.
— Нет новостей! Ни к чему они мне. Больно ты много ума набрался у Афанаса да у Эрдэлира, вот и интересуешься новостями. У Луки уж месяц как не была и не буду. На Анфису мою смотреть тошно: года нет, как вышла за пьяницу Луку, а тоже русской заделалась. И на-ряды-то у нее какие-то не наши: пониже поясницы обтянулась черным, повыше — белым, и все насквозь видно. Тьфу! Ходит себе, копытцами постукивает… Поди, все воюют. Надоело. Царь для них глуп! А при глупом царе жили мы себе тихо, горя не знали. Теперь вот все вдруг поумнели и воюют, и воюют. А мне все равно, пусть белые, пусть черные… лишь бы не красные.
— Значит, не все равно, раз красных не надо! — фыркнул Никита из дальнего угла.
— А? Что? Кто? — завертелась старуха. — Кто это? А, должно быть, Никита, сударский малец? Раньше умные родители пороли таких вот сорванцов, которые встревали в разговор почтенных гостей… Ну, где мука? — резко переменив тон, осведомилась старуха. — Отдашь, старик, или подождешь, пока Афанас Матвеев приведет красных и станет резать богачей?..
Пока ссыпали в куль готовый помол, Мавра присела на табурет.
— Нет на вас, безголовых, Пелагеи, Князевой жены, — сокрушалась она. — Сыгаиха бы не так с вами поговорила…
— Она, бедная, говорят, слегла в прошлом году, как только услыхала, что в городе красные, — сочувственно вздохнул Эрдэлир, незаметно подмигнув своим.
— Да, да! Это, говорят, ваш Никита рассказывал, будто все сыгаевские тогда разбежались, а старуха так и повалилась ни жива ни мертва. Молодые — еще возможно, а старуху я, слава богу, знаю… Нет такой силы на земле, перед которой бы Пелагея отступила. Нет! И этот сударский паренек просто брешет. Хочет самым хорошим быть. Но не рождался еще соколенок от ворона.
— Это еще неизвестно, кто сокол, а кто ворона.
— Может, я ворона? — быстро обернулась Мавра к Эрдэлиру.
— Не знаю.
— Может, он сокол.
— Может.
— Тьфу! — замахала старуха. — Ах вы, такие-сякие!.. Где моя мука? Поехали, Давыд! Нечего тебе к Эрдэлиру ластиться, он на меня да на моего сына зубы точит, на красных надеется. Ну, да я не побоюсь их, нет! Зарежут — самое большее. А я все равно не боюсь… Поехали… Такие-сякие…
Давыд, тихо разговаривавший о чем-то с Дмитрием, быстро напялил шапку, взял под мышку доху Губастого, схватил другой рукой куль с мукой и выскочил на улицу. За ним последовала старуха.