— Нам всем по-человечески дорог Никита, — тихо проговорил Иван Кириллов, взглянув на Воинова. — Особенно тем, кто знает его с детства, кто знает его родителей— вечных батраков. Но если уж решено посылать молодого паренька, то он, конечно, самый подходящий.
Ночью, после заседания, Никиту вызвали в штаб. Узнав о решении, он потупил глаза и, совсем по-мальчишески шмыгнув носом, спросил:
— Одному мне?..
— Да, одному, Никита, — ответил Воинов и отвел взгляд в сторону.
— На Уланчике?
— Нет, Никита, пешком, чтобы не навлечь на себя подозрений. — Афанас весь подался к Никите и, глядя ему прямо в глаза, добавил: — Тебе, как комсомольцу и батраку, оказываем особую честь и особое доверие — спасти жизнь тремстам советским людям.
— Сколько же верст в день я сумею пройти с винтовкой?..
— Оружия у тебя не будет, — тихо проговорил Бобров.
— Как?! — Никита в изумлении попятился. — С голыми руками?!
А через час он стоял у столика с мигающим огарком и получал последние инструкции. На нем была вывернутая наизнанку шубейка, заячьим мехом вверх и такая же шапчонка. В двойную подкладку белого камуса он зашил донесение в Якутск. Никита думал произнести на прощание пламенную речь, но в эту минуту у него отнялся язык. Штабные тоже были не разговорчивы.
— Ну, Никита, желаю успеха! Помни: тебе серьезное дело доверено. — Воинов встал и положил руку ему на плечо. — Действуй умно и смело.
«Есть!» — хотел гаркнуть Никита, но только беззвучно приоткрыл рот и как-то забавно дернул головой.
Потом он повернулся к Боброву и протянул ему временный комсомольский билет с измятыми уголками.
— Если не вернусь… — скороговоркой начал он, но, не договорив, порывисто кинулся Боброву на шею, поцеловал его и, позабыв попрощаться с остальными, выбежал на улицу.
Тут он схватил прислоненные к избе лыжи, мигом привязал их и уже через минуту скрылся в темноте.
Долго скользил Никита во мраке по снежной равнине, пока не уперся в лес. Ему было приказано выбраться подальше от лагеря на какую-нибудь проселочную дорогу, ведущую на запад, спрятать лыжи и идти по дороге пешком. Если остановит бандитский разъезд, он должен сказать всю правду о том, кто он такой и откуда родом, но добавить, что ушел из города, боясь войны, и надеется пробиться к себе на родину. Если последует вопрос, почему же он идет на запад, Никита должен изумиться: «Да ну?! Значит, заблудился».
Наконец он выбрался на какую-то проселочную дорогу и, закопав лыжи в сугроб, двинулся на запад. Вначале было жутко идти в темноте, наугад, в неизвестность. Порой возникали даже обидные мысли: почему послали именно его, Никиту, когда кругом столько народу? Неужели он чужой Афанасу и другим землякам? Почему не пожалели его Воинов и Бобров? Но потом все заслонила одна наполнившая его сознание радостью и гордостью мысль: именно потому, что знают и любят его, ему и доверили такое ответственное дело.
Вспоминал он своего отца, свою мать и ее напутственные слова: «Береги себя, Никита!» До сих пор он понимал их в том смысле, что, мол, не берись за опасные дела, которые могут выполнить другие. И хотя Никита не следовал такому правилу, но он с теплым чувством думал об этой трогательной и наивной материнской заботе. А теперь вдруг в этих словах открылось иное, более глубокое и мужественное содержание: беречь себя — значит прежде всего быть смелым, держать себя так, чтобы ты был страшен и опасен врагу, а не он тебе. Ну конечно, вот об этом и говорила на прощание мать!
Никита бежал, иногда останавливался, прислушивался к тишине и пускался дальше. Ему пришлось уже дважды сходить с дороги. Заслышав издали звучный на морозе цокот лошадиных копыт, он прятался за пень, и конные разъезды проезжали, не заметив его.
В зимнюю стужу пеший всегда первым обнаружит конного, не только потому, что тот крупнее, и не только по звуку копыт, но и потому еще, что пар от лошадиного дыхания становится заметным до появления самого всадника. Поэтому на безлюдном месте всегда можно заблаговременно отойти в сторонку.
Днем Никита натыкался на разъезды все чаще и чаще. Бандиты проезжали мимо укрывшегося паренька, громко разговаривая, и Никита пережидал, пока они не скрывались из виду, а чтобы не терять времени даром, вытаскивал из-за пазухи мерзлый хлеб и, обжигая губы, грыз его, потом опять выходил на дорогу и бежал дальше.
Сходились и расходились дороги, появлялись и исчезали на горизонте далекие холмы, отступал и снова подступал к дороге лес, а он бежал, шел и опять бежал, все на запад.
В полдень он вышел на поляну, где у замерзшего озерка на взгорке чернели две жилые избушки. Никита решил пройти понизу, боясь, что кто-нибудь из жителей заметит его. Не успел он об этом подумать, как из лесу выскочили два всадника с синими полосками на шапках.
«Вот и попался!» — мелькнуло в голове, и от этой мысли Никите странным образом стало почти весело.
В то же мгновение он увидел быка, идущего от избушки ему наперерез. Никита бросился к нему. Бык сердито замотал головой и тяжелой рысцой побежал к проруби. Никита — за ним. К озеру они прибежали раньше конных. Бык сунулся было мордой в прорубь, но оказалось, что она замерзла. У быка в носу было продето тальниковое кольцо с веревкой, намотанной другим концом на рога. Никита стал ловить быка за веревку. Бык мотал головой, отворачивался, не давался.
Верховые подъехали мелкой рысью.
— …А я тогда этому самому председателю губчека и ответил: «Пошел ты, говорю, к чертовой матери! Я тебя не боюсь, хоть ты тут всю свою Красную Армию выставляй против меня!» Он и испугался…
У Никиты даже дух захватило. В обмотанном шарфом всаднике он узнал Захара Афанасьева — странного сторожа учительского общежития Нагылской семилетки. Ну да, это его голос, его косящие близорукие глаза с побелевшими на морозе густыми ресницами.
«Вот хвастун!» — подумал все еще вертевшийся вокруг быка Никита. Он-то знал, что Захар, к сожалению, никогда в жизни не встречался не только что с губернским председателем чека, но и с чекистами вообще.
Между тем бандиты спрыгнули на землю и, быстро продолбив прорубь, напоили коней.
— Да ты, Захар, молодец!
— Я, брат, такой… — Захар вскочил на коня. — Эй, парень, продай быка!
— А вы кто такие будете? — и Никита ухватился за бычий хвост, но тут же, будто споткнувшись о мерзлую коровью лепешку, повалился в сугроб.
— Ха-ха! Бычку в зад поклонился! Ха-ха! — обрадовался второй всадник.
— Помогите, братцы, поймать проклятую скотину! — взмолился Никита, делая вид, что с трудом вылезает из снега.
— Сейчас! — Захар наехал на Никиту и сильно ударил его ногой по голове, так что тот опять упал. — А еще «кто такие будете»… «братцы»… Сопляк!
Когда бандиты ускакали, Никита быстро поймал быка, взобрался на него и поехал в том же направлении.
Только теперь, когда бандиты скрылись из виду, страх начал медленно проникать ему в душу.
Вскоре дорога привела его в большую долину, где стояли покрытые снегом большие зароды сена. Около дальнего зарода возле дороги какой-то человек затягивал уже нагруженный воз. Рядом не спеша жевала сено серая кляча.
Никита решил проехать мимо, но когда он поравнялся с человеком, тот, оказавшийся стариком в облезлой оленьей дохе и рваной заячьей шапке, с вилами в руках решительно вышел на дорогу.
— Куда поехал? — крикнул старик.
Вместо ответа Никита запел распространенную песню молодого хвастуна. Но старик принял явно угрожающую позу.
— Кто такой? — и схватил быка за веревку.
— Здешний…
— А ну, слезай! — Старик замахнулся вилами, и Никита спрыгнул на землю.
А старик, злобно оглядываясь и ворча себе под нос какие-то ругательства, повел быка к стогу.
Было ясно, что Никита сильно не угодил старику. А тот уже зашел за воз, привязал быка и стал тщательно собирать граблями раскиданное вокруг сено. Никита тем временем незаметно подошел к зароду с другой стороны.