Никита платил ему тем же, но у него не было ни образования, ни педагогического опыта, а природная горячность только портила дело. Криво улыбаясь и глядя куда-то в сторону, Силин кидал Никите два-три насмешливых слова, всячески подчеркивая свое презрение к нему.
«Бандит! Сколько наших погубил!» — бывало, хотелось крикнуть Никите и ударить кулаком по столу.
Но тот ведь был амнистирован и мог подать в суд за оскорбление.
А тут еще ученики из «настоящей школы» повадились на переменах нападать на питомцев «молодого учителя». Забрасывали их снегом, кусками льда, камнями и задирались не на шутку. Никита выходил унимать старшеклассников, но они его не слушали, а иные даже передразнивали и смеялись. Никита говорил об этом Силину, но тот, по обыкновению, лишь криво улыбался и пренебрежительно отворачивался.
Кончилось тем, что ученики второго класса стали отбиваться от нападающих, сначала несмело, а потом все более решительно. Любимец Никиты, черненький десятилетний Кузьма Кыралыров, мелькал на переменах подвору, как стриж. Он метко кидал снежки, ловко подставлял ножку и самоотверженно вступался за своих. А бойкая Александра Звягинцева, острая на язык девочка, тоже по-своему не отставала от Кузьмы. Бывало, раскраснеется круглое ее личико, широко откроются ее карие ясные глазки, и одной удачно сказанной фразой заставит она замолчать десяток шалунов, так что они смущенно стоят вокруг нее и лишь шмыгают носами, не зная что предпринять.
Некоторое время молодой учитель старался не показывать виду, что он принимает близко к сердцу эту далеко зашедшую игру. Но потом уже не скрывал своей радости, если его ученики побеждали, и явно огорчался, когда они терпели поражение.
Однажды он наблюдал в окно, как нападающие прижали горсточку его ребят к забору в углу двора и засыпали их снегом. Дело дошло до того, что Звягинцева прибежала в школу с плачем: ей запихали за ворот ледышку. А один старшеклассник оторвал от жеребковой шапки Кузьмы ухо и, кривляясь и размахивая им, дразнил опечаленного паренька. Пять-шесть Никитиных храбрецов были повергнуты в сугроб. Кузьма, оставшись один, отбросил в сторону рукавицы, вскочил на большую кучу снега и сверху ринулся на врагов. Его одноухая шапчонка долго еще мелькала над кучей тел. Но вот повалили и Кузьму, и сразу же несколько человек схватили его за голенища торбасов и поволокли смельчака по двору на спине.
Тут уж молодой учитель не утерпел. С криком выскочил он во двор и в один миг разметал нападающих, чем заслужил великую благодарность со стороны своих учеников.
И никто не заметил, что в это время мимо школьного двора, по-утиному переваливаясь, проследовала Гликерия Семеновна.
А через несколько дней во время большой перемены произошло несчастье во дворе «настоящей» школы: один третьеклассник подставил бегущему первокласснику ножку, и тот при падении вывихнул себе руку в локте. Товарищи внесли пострадавшего в помещение, посадили его на пол и, не зная что предпринять, сгрудились вокруг него. Мальчик отчаянно ревел и брыкался, боясь, что кто-нибудь заденет его больную руку.
Вскоре прибежал с большими ножницами Иван Малый, которому кто-то сообщил о происшествии. Он поставил мальчика перед собой, крепко зажал его в коленях, распорол рукав и принялся осторожно гладить покалеченную руку. Мальчик затих. Тогда Иван быстро схватил его за локоть и сильно дернул. Послышался хруст, мальчик тонко взвизгнул, но сустав стал на место. Мальчика увезли домой.
В тот же день в школе состоялось общее собрание, на которое был приглашен председатель наслежного совета Гавриш, или, как теперь его все звали, товарищ Туков. Приехал и отец пострадавшего мальчика.
Несчастье произошло во дворе «настоящей» школы, ни одного второклассника там не было, но главным виновником каким-то образом оказался учитель Ляглярин. Выяснилось, что ученики очень шалят на переменах, а учитель Ляглярин их не унимает. Больше того, он совершенно распустил своих питомцев и вместе с ними избивает учеников «настоящей» школы. Гликерия Семеновна сама видела, как он сперва повалил ребят в кучу, а потом стал расшвыривать их по сторонам, словно это были не дети, а деревянные чурки.
— Где случилось несчастье? — спросил Гавриш. — Говорят, что во дворе «настоящей» школы. Я слыхал, что там не было учеников молодого учителя.
— Где случилось и кто там был — не важно! — отрезал Силин. — Важнее то, что комсомолец, учитель советской школы, полез в драку с учениками. А ведь ты сам рекомендовал его на эту должность.
Отец пострадавшего мальчика выкрикивал какие-то угрозы по адресу Никиты.
Никита взял слово, собираясь рассказать о том, что он обращался к Силину с просьбой унять своих учеников, что он, молодой учитель, всего с пятиклассным образованием, не получает от старших педагогов никакой помощи и что ему куда легче было раньше воевать, чем сейчас учительствовать, и, наконец, что он, Никита, в этом случае обвиняется несправедливо. Но слова не шли у него с языка, отчаянно колотилось сердце, захватывало дух. Так ничего и не сказав, он сел на место и поник головой. Лица его учеников, смотревших на него с надеждой и любовью, сразу помрачнели.
— Никита не виноват! Он… — начал Алексей, чуть не плача.
— Тише ты! — перебил его Силин. — Он твой старший брат и твой руководитель в комсомоле. Ты-то, конечно, будешь его защищать! Ты помолчи, пусть другие скажут…
Уткнувшись в парту, всхлипывал маленький Семен Ляглярин.
После того как довольно бойко выступили два ученика, которых Никита расшвырял, словно то были чурки, школьный совет, состоявший из супругов Силиных, вынес решение: «О поведении учителя Ляглярина довести до сведения улусных организаций — партийной, комсомольской и наробраза».
На другой день по наслегу поползла весть о том, что «молодого учителя» снимают с должности. Никиту бесили колкости и нескрываемое злорадство врагов. Но больше всего мучили его сочувственные вздохи друзей и родных.
А Силин уже не только кривил губы в презрительной улыбке, не только отворачивался от Никиты, но, разговаривая в его присутствии с кем-нибудь, неизменно ввертывал ядовитые замечания:
— Да, образование получить — не на коне скакать и саблей размахивать. Меня вот учили не воевать с учениками, а сообщать им знания…
Для Павла Семенова, Романа Егорова и слепого Федора Веселова неудачный опыт Никиты стал даже чем-то вроде… единицы времени.
— …Это не больше, чем Никита проучительствовал…
— …Мигом обернулся — в город и обратно, как раз столько в дороге пробыл, сколько внук Лягляра в школе проработал…
Некоторое время Никита ходил подавленный и растерянный. На бесчисленные расспросы друзей он коротко и раздраженно отвечал:
— Да, снимают!..
Успокоение пришло к нему самым неожиданным образом.
— В улусе сказали, что по советским порядкам ты, Никита, не виноват, — неторопливо начал однажды Гавриш, разговаривая с ним у себя в совете. — Вот не знаю, как по школьным…
— А ты думаешь, там порядки иные, чем советские?! — радостно воскликнул Никита и впервые за эти дни рассмеялся, да совсем по-мальчишески, широко открыв рот и ослепив собеседника ровными рядами белоснежных сплошных зубов. — Была бы только советская власть, а правду мы найдем! — Он громко отчеканил эти слова и, радостный, выбежал из совета.
— Молодой учитель остается! — неизвестно откуда возникла и разнеслась по наслегу весть. — Советская власть сказала: «Он нам дороже какого-то Силина — бывшего бандита!..»
Пострадавший мальчик вернулся в школу. В тот же день отец его пришел к Никите и смущенно заявил, что зря он тогда на него накричал и что он раскаивается в этом.
Уроки молодого учителя напоминали увлекательные беседы, в которых принимал участие весь класс. Особенно оживленно проходил урок арифметики. Тут не было абстрактных чисел и отвлеченных величин, все казалось правдоподобным, привычным, настоящим.
Гнедой жеребец дерется с белым жеребцом, отбивая табун. Мчатся лошади, развеваются хвосты и гривы, мелькают копыта. В табуне белого было столько-то лошадей. Гнедой угнал столько-то лошадей. Сколько лошадей осталось у белого жеребца?