— Васю?! — ужаснулись гости. — Васю? Так это просто разбойник растет!
— Скажи своему болвану отцу: сколько дней простоит вол без работы, столько дней он мне и отработает. А ежели вол сдохнет или так и останется хромым, я уж тогда с ним особо поговорю, через князя!
Чашка, налитая для Никитки, стояла на столе, маня его узором из золотых листьев. На тарелке лежали вкусные оладьи…
Мальчик бесшумно шмыгнул во двор и побежал по льду Талбы домой.
Много прошло тревожных дней и ночей, много было положено труда на лечение больного животного. Лягляры и не упомнят, сколько раз поднимались они с тяжелыми ведрами по крутому берегу Талбы, чтобы напоить вола. К его больному колену прикладывали горячие припарки, кормили его самым лучшим сеном. А вол все хромал.
Изредка наезжал Павел Семенов. Вот и сегодня, не заглянув в юрту, он прошел прямо к больному волу.
— Здравствуй, Павел, — стараясь улыбнуться, произнес взволнованный Егордан.
Семенов не ответил на приветствие, лишь на ходу осведомился:
— Как вол?
— Будто получше ему, — поспешно заверил Егордан.
— «Будто»! — передразнил его Павел.
Он важно стоял около своего вола, скрестив на груди руки и выставив ногу вперед. Ляглярины следили за выражением его лица и с трепетом ждали, что он скажет, но Павел резко повернулся всем корпусом и направился к изгороди.
— Что будем делать, Павел? — решился спросить его Егордан.
Павел пролез между жердями изгороди, обернулся, поставив ногу на нижнюю слегу, ухватился рукой в цветастой замшевой рукавице за верхнюю слегу и заорал:
— Что делать?! Съешь!
Потом он ловко вскочил на коня и уехал.
Если бы Павел угрожал пустить их по миру или пугал судом и тюрьмой, если бы он оскорблял и ругал их за то, что они, мол, нарочно покалечили вола, с тем чтобы съесть его, — все это было бы в порядке вещей. И, наверно, потому-то тяжелее всего действовало его угрюмое молчание и сопутствующее ему ощущение неминуемого несчастья.
— Эх, горе наше горькое! — глубоко вздохнул Егордан, осторожно сняв с воловьего хвоста прилипшую соломинку.
Федосья принесла ведро воды и поставила его перед волом.
— На, пей, да выздоравливай, а то и впрямь в могилу нас сведешь…
— Павел сейчас приходил, — сообщил жене Егордан.
— Что-нибудь говорил?
— Нет…
— Вот несчастье!.. Хоть бы сказал что-нибудь…
Вол внимательно глядел на людей своими огромными, печальными глазами, будто понимая всю тяжесть положения и жалея их. За последнее время он очень разжирел, но на больную ногу так и не ступал.
А вдобавок ко всему еще заболел отец семейства.
— Как двинусь, под лопаткой будто вода булькает, — пожаловался как-то Егордан, уже несколько дней испытывавший сильное недомогание.
И однажды утром он не смог встать. Дмитрий побежал за фельдшером.
— Плеврит, вода в легких… Долго лежать надо, — сказал фельдшер, с трудом выговаривая якутские слова.
Он, по-видимому, еще у себя дома, со слов Дмитрия, определил болезнь Егордана и принес с собой нужное лекарство. Когда фельдшер, выпив предложенный ему чай, собирался уезжать, Федосья тихо сказала:
— А если попросить русского посмотреть вола…
— Да не болтай ты! — рассердился Егордан на жену. — Самих лечит даром, а ты еще про скотину… Надо совесть иметь!
— Что же поделаешь, если такая беда. А может, вол уже давно болел и просто его час настал, да выпало это несчастье на нас, — сказал старый Лягляр. — Дмитрий, попроси-ка ты его.
— Правда, попроси, — поддержала старика Дарья. — Поймет он, что нужда заставляет. И то говорится: позудилось — почешись…
— Ведь не сумею я толком сказать, — замялся Дмитрий, стараясь вспомнить те немногие русские слова, которые он знал. — Эх, жаль Никиты нет!
Фельдшер догадался, что люди хотят о чем-то просить его, и сам справился у Дмитрия, в чем дело.
— Вол…
— Что вол?
— Вол… не знаю, как колено… — И, хлопая себя по ноге, Дмитрий изобразил хромоту. — Павел Семенов, вол… Егордан бык таскай, пропал бык…
— Не пойму, Дмитрий, — сокрушенно покачал головой фельдшер. — Семенов у Егордана бычка забрал? Нет? Поедем-ка со мной, брат, там Афанас или Иван Васильевич быстро нам растолкуют. Поедем.
Часто повторяя «позалыста», Дмитрий повел фельдшера за руку к больному волу.
Увидев животное с завязанной ногой, фельдшер догадался: его просили лечить вола. Пораженный наивностью этих людей, он лишь качал головой и прищелкивал языком.
А Дмитрий понял все это по-своему: вол болен, очень сильно болен, и вылечить его нельзя.
Вернулись в юрту.
— Бедняги вы мои дорогие, тут я вам ничем не смогу помочь, — говорил взволнованно Бобров. — Понимаете ли вы, что людей лечит один фельдшер, а скотину— другой? Я ведь только людей могу лечить. Понимаете? Нет?.. Вот беда! Ну, поедем со мной, Дмитрий!
— Ведь мы глухие на твои слова, — горестно сказала Федосья. — Поезжай, Дмитрий: может, он лекарство какое даст. Объясни ему все через Афанаса, только и по лицу видно: неутешительное он нам говорит.
Вернувшийся к вечеру Дмитрий рассказал, что, оказывается, русский фельдшер умеет только людей лечить, а для скотины бывают по-другому обученные фельдшера.
— Да уж он бы помог, если бы умел. Значит, так и есть, — говорили все.
У одного лишь Федота, как всегда, было свое, особое мнение:
— Слишком много ученых развелось. Вот и учат их так, чтобы не сдохли они с голоду без работы. Выгодно им, обманщикам, а то был бы на всех один фельдшер — что для человека, что для коровы, что для оленя, что для собаки или там курицы.
На другой день после того как Никитка вернулся из школы, окончив второй класс, с хозяином больного вола состоялся более определенный разговор. Павел, по обыкновению, приехал взглянуть на своего вола, и, так как Егордан не смог выйти к нему, он сам зашел в юрту, крикнув с порога:
— Как вол?
— Как будто получше, — послышался с нар слабый голос Егордана. — Сам вот слег.
— «Будто»! Люди вон пашут уже. Эх, загубил ты вола! Из-за тебя не придется мне нынче сеять.
— Павел, да ведь у тебя еще, кажись, пять или шесть волов, — пропела Дарья.
— Пять или шесть! Да уж я вижу, вы бы их всех съели. Нечего чужим волам счет вести! И нечего попусту языки чесать. Вот что, Егордан, мой вол стоит у тебя двадцать девять дней. Послезавтра я беру твоего быка и мальчишку до конца пахоты. Пусть отработают.
— Бычку-то нашему всего три года, он же молодой.
— Не потянет соху, хочешь сказать? — грозно прервал Федосью Павел. — Бык не потянет! Может, и сынок твой не сможет водить быка по пашне, а?
— Не сможет, — сокрушенно подтвердила Дарья.
— Ну ладно, вы, видать, не намерены подобру дело решать. — Павел уже собирался уходить и подчеркнуто неторопливо натягивал рукавицы. — Значит, как, Егордан? Советуешь мне обратиться к князю?
— Что делать, бери… — простонал Егордан, — Прошу тебя только поберечь их: оба ведь маленькие еще — и бык и сынок…
Так стал Никитка ходить при бычке на пашне Павла Семенова.
Огненно-рыжий бычок Лягляриных оказался на пашне никуда не годной скотиной. Он вдруг с ревом валился на бок и ни за что не хотел вставать. А когда после долгих мучений его удавалось поднять, он ошалело кидался во все стороны, ломая соху, угрожая людям. Вскочив как-то на ноги, он так сильно лягнул семеновского работника Тохорона в ногу, что у того распухла голень и он захромал. Окружили работники дурного бычка, обругали его на чем свет стоит, потом отпрягли и отпустили на все четыре стороны.
Никитка в душе был очень рад такому обороту дела, — и без того каждый удар кнутом по его бычку тяжело отзывался у него в сердце. Делая вид, что очень возмущен и огорчен поведением норовистого животного, Никитка с грозным окриком погнал его за лесок, в сторону Дулгалаха. Там, за леском, он остановился, долго гладил бычка, целовал его в морду, чесал ему шею и нежно шептал на ухо: