Со смехом и шутками, весело напились чаю и покосили еще немножко. Но вскоре кончилась лягляринская земля, и пришлось расходиться.
— От всей души благодарю вас! — взволнованно сказал Егордан на прощание. — Выручили! Добрых восемьдесят копен выйдет. То-то говорится: «Зайцу — чаща, человеку — друзья».
— Ну, я-то выручил, положим, не очень, — смеялся Афанас. — Хотя, может, одну копну и накосил. Или и того не будет? Дивлюсь я на Ивана: и меньше меня, и слабее, а косит в десять раз лучше.
— Ты бы, Егордан, позвал меня одного, я бы и сам управился: чай, не богачу косить…
— Вместе веселее, — зашумели остальные, — нам ведь тоже хочется помочь Егордану.
— А вдруг мы это для Семена Веселова постарались? — обеспокоенно произнес Дмтрий.
— Не может того быть.. — пробормотал немногословный силач Тохорон.
— Пошли! — махнул Иван Тохорону. — По дороге немного и на твоем выгоне помахаем, а то Губастый догадается. Ну хорошо, что позвал нас, Егордан.
— Мы такие, что не пропадем! — уверенно произнес Андрей Бутукай. — Уму якута сам царь дивился. Спрашивает: «Чем вы там, якуты, живы?» А якут-то… — И Бутукай, заметив, что его никто не слушает, бросился догонять друзей.
Через два дня Ляглярины и Эрдэлиры все, от мала до велика, кроме Федота, опять отлучившегося по какой-то выдуманной причине, отправились убирать сено. Даже старая Дарья, опираясь на палку и плечо Никитки, доплелась до шалаша и уселась у входа, веселая и оживленная.
Уже сложили около десятка копен, когда по дороге к Эргиттэ из леса показался серый конь с двумя седоками. Коня вел за повод подросток с вилами и граблями на плече.
— Федор Веселов! Вот подлец! — сказал Дмитрий, всматриваясь в непрошеных гостей.
— Семен… Ой, беда! — прошептала, бледнея, тихая Лукерья.
Все сбились у шалаша.
— Вот досада! — Егордан в сердцах глубоко воткнул вилы в землю.
Вскоре Федор, Семен и Давыд, который вел коня за повод, приблизились к ним.
— Что это ты, Егордан, вилами грозишься? — прогнусавил Семен, и его худая длинная фигура медленно сползла с коня. Прихрамывая на затекших журавлиных ногах, он продолжал: — Как же это ты, господин Егордан Лягляр, посмел выкосить тут?
— А чего же мне не косить свою землю?
— Может, когда-то и была она твоей, но теперь стала моей. И я ее, мою землю, отдал вот этому человеку. Наверное, припоминаешь его: это Федор Веселов.
— Не боишься ты, Семен, греха перед богом и стыда перед людьми! — укоризненно произнесла Дарья.
— Не лайся, старая дуреха! — Семен долго рылся за пазухой и наконец вытащил пакет с изображением утиных перьев.
— Опасаясь, что ты, такой важный человек, можешь не подчиниться своему наслежному князю, твой улусный голова прислал тебе вот эту грамотку. Прочти! Если тебе и этого мало, то получишь грамотку от губернатора, а то, пожалуй, и от самого царя…
— Может, и царь-то ему не указ, — заговорил слепец, сидя на коне. — Он ведь с сударскими дружен.
Получив пакет от Семена, Егордан передал его старшему сыну:
— «Старосте Талбинского наслега Нагылского улуса Ивану Дормидонтовичу Сыгаеву, — медленно читал Никитка. — Копии инородцам того же наслега Семену Веселову и Егордану Лягляру.
Ввиду того, что в вашем наслеге давно не было перераспределения земель, и ввиду того, что ежегодные частичные перемещения в землепользовании входят в круг обязанностей наслежных старост, я, голова Нагылского улуса Якутской области Павел Едалгин, утверждаю передачу покосной земли Дулгалах инородцу Семену Веселову с назначением инородцу Егордану Лягляру земли из запасного наслежного фонда в Эндэгэ. Кроме того, Егордану, сыну Лягляра, объявить строгое замечание за то, что он при помощи всей своей семьи и инородки Дарьи Эрдэлир насильственным путем не допустил инородку Евдокию по прозвищу «Татарская дочь» к ее наделу. Половину урожая с означенной пашни, засеянной инородцем Егорданом, сыном Лягляра, присудить в пользу Евдокии по прозвищу «Татарская дочь».
Голова Нагылской управы П. Едалгин.
1915 г. июнь».
Ведя за повод коня, на котором сидел слепой Федор Веселов, Семен осматривал участок у озера и тихо рассуждал:
— Ну, это понятно, коса Ивана Малого… А тут прошел Эрдэлир. Здесь сам Егордан… Э, Федор! — вскрикнул Семен. — Да тут следы и твоего Василия Тохо-рона!
— Неужто! — удивился Федор и, помолчав, тихо добавил: — Семен, ты, должно, ошибся: Тохорон — человек смирный.
— Он, он! Его двойные взмахи.
— Вот собака! И он, значит!..
Семен вернулся к шалашу, и конь, опустив морду, жадно захрустел подсохшим на солнце сеном.
С помощью Давыда Федор спустился на землю и, усаживаясь в тени, ехидно обратился к Егордану:
— Да, дружище, значит сам голова отвалил тебе всю тайгу, от нас до Охотска. Обширные же у тебя владения стали, Егордан!
Давыд громко фыркнул и смущенно отошел в сторону.
— Как же вам надо мною не смеяться! Прогнали в тайгу, где никогда никто не косил, где только лоси да медведи живут…
— Вот и хорошо! Будешь, значит, не только косить, но и зверя промышлять, скоро разбогатеешь, — прогнусавил Семен, стаскивая с коня седло.
К нему подошел Дмитрий и, грозно сверкая глазами, сказал:
— Когда-нибудь мы вернемся из таежных дебрей, куда вы нас загнали. Плохо вам будет тогда, очень плохо!
— Не угрожай… — невольно просящим голосом протянул Семен, на всякий случай отстраняясь от Дмитрия.
— Ты с ними осторожнее, Семен: у них друзья русские, уголовщики разные, — вмешался Федор и, немного помолчав, продолжал: — Да, друг мой Егордан, жили мы с тобой столько лет по соседству… Спасибо, что не шибко обижал меня… Теперь, на старости лет, придется нам с тобой расстаться. Прошу тебя снять твою юрту с моей земли. Или… или продай мне ее на дрова. Короче говоря, к зиме ее здесь не должно быть: мне очень нужна пашня.
Ляглярины и Эрдэлиры неторопливо собрались и уже готовы были тронуться в путь.
— Давыд, дай сюда вилы да барина своего введи в шалаш! — приказал Семен. Потом, вдогонку уходящим, добавил — Мошенники! Проучить бы вас надо за то, что посягнули на чужое!
Федосья ладонью провела по глазам:
— Мучители! Кто только отомстит вам за все это… Тут Алексей вдруг ринулся обратно к шалашу. Прежде чем взрослые успели что-нибудь сообразить, малыш выхватил из догоравшего костра головешку и швырнул ее в Семена. Головешка, не задев Семена, попала в коня. Тот захрапел и отскочил в сторону. Веселовы разом испуганно вскрикнули.
— Довольно! — прикрикнул отец на Алексея, нагнувшегося уже за второй головешкой. И, взяв плачущую жену за руку, Егордан пробормотал: — Не надо плакать. Береги себя. Все равно Федор не пожалеет, привык он к чужим слезам…
— Слезы наши — не вода, — сказала Дарья и тяжело поднялась, опираясь на палку и на плечо подскочившего к ней Никитки. — Не вода, но Веселовы когда-нибудь еще захлебнутся ими!
— Ты, старая дура, не каркала бы! — прокричал Федор из шалаша.
Лишились Ляглярины своей земли. Накошенное Егорданом и его друзьями сено досталось Веселовым.
И хотя Ляглярины повторяли то и дело: «Ворон ворону глаз не выклюнет», — но все же подали жалобу на улусного голову Едалгина какому-то городскому начальству. Ответа они, конечно, не дождались.
Вот и вышло, что, проработав лучшую летнюю пору на участке Павла Семенова за охромевшего вола, Егордан с отцом осенью вынуждены были провести две недели в тайге Эндэгэ. Они вернулись оттуда, заготовив на зиму вместо сена тощую таежную осоку. На обратном пути Егордан договорился со стариком Василием Боллоруттой перезимовать всей семьей у него, чтобы быть поближе к своим скудным кормовым запасам.