Егордан стоял с дымящимся дробовиком в руках и хохотал над очумевшим сыном.
— Что, испугался? — сказал он, наконец, едва отдышавшись от смеха. — Никак уже похрапывать начинал у меня на спине? Ха-ха-ха! Что? Сильно ударился о кружку? Ну, ничего, пройдет. Иди доставай тетерочку да поставь ее варить! А то вы уж совсем приуныли! Эх, друзья, мужчины!..
Никитка с Гавришем помчались к озерку. Скинув с себя одежонку, Никитка быстрыми взмахами доплыл до убитой птицы и, как был, голый, принес ее к костру.
С великим торжеством мальчики ощипали тетерку и, подбросив в костер хвороста, поставили дичь на огонь.
Вскоре вода в котелке закипела, и началось пиршество. Когда мальчики немного насытились, они принялись всячески нахваливать меткость Егордана. Взрослым даже пришлось их слегка побранить, ибо непомерные похвалы могут сглазить охотника, его верные руки и точный глаз.
— Адроби в нем — целая лопата! — весело ворчал старый Лягляр Потом он обратился к сыну с укором: — Охотник всегда держит ружье сбоку, а ты вон куда поставил да чуть малого не зашиб.
— А я и сам было задремал, да тут — как засвистят крылья над головой, я и про Никитку позабыл! Ха-ха-ха!
Они поужинали, забрались в пахнущий смолой и свежим сеном шалаш и улеглись спать.
— Вот радость-то!..
Никитку разбудил ликующий возглас Гавриша. Отец стоял у входа в шалаш с берестяной корзиной, наполовину наполненной мальками.
Ребята мгновенно вскочили и разложили костер. Взрослые принялись строгать рожны, а мальчики нанизывали на них гальянов, которые покрупнее, и втыкали колышки в землю, поближе к огню. Вскоре весь костер был окружен вертелами с насаженной на них рыбой. Мелкоту поставили варить на барчу.
Как только рыбки слегка поджарились, мальчики начали выдергивать шипящие рожны и устанавливать их перед каждым едоком.
Гавриш достал свой туесок, извлек из него маленький кусочек масла, растопил его на краешке сковородки и стал есть жареную рыбу, макая ее в масло. Никитка тоже сбегал в шалаш за своим туеском, но отец, заглянув в него, вдруг нахмурился и молча отодвинул туесок в сторону.
Никитка понял отца, но не огорчился. В туеске не было масла? Ну и что же, его там и не могло быть: ведь коровы-то они лишились. Но ничего! Он набросился на рыбу и стал уничтожать ее с огромным аппетитом, вкусную и без масла.
Гавриш весело кивал головой, усердно работал челюстями, украдкой подмигивал Никитке и то и дело отщелкивал 'в него рыбьими головками. На протяжении всей трапезы он гримасничал, занятно двигал плечами и сам давился от смеха. Никитка отвечал ему тем же, тоже, конечно, украдкой от взрослых. Ведь большие не любят, когда дети играют дичью или рыбой: это может обидеть добрых духов и испортить охоту.
— Сегодня промазал по селезню, а ведь почти из-под ног вылетел, — с грустью сообщил Егордан. — До сих пор в толк не возьму: как это вышло?.. Всего два заряда осталось.
— Оно и понятно, — тихо сказал дед, — вчера парни чересчур громко хвалили тебя за меткость, вот и сглазили.
А мальчики увлеклись своей тайной игрой и не прислушивались к разговору взрослых.
— Сиди и не зыркай! — грубо прикрикнул вдруг Егордан на сына.
Егордан был человек тихого нрава, но изредка все же поругивал сыновей и сам потом вместе с ними печалился. В таких случаях он гладил загрустивших шалунов по головке своей мозолистой и шершавой, как доска, ладонью и ласково при этом приговаривал:
— Я ведь не вас ругаю, а только шалости ваши. Что же, если вы иной раз лишнее себе позволяете…
Но непонятно было, почему он сейчас, в столь радостный день, так неожиданно вспылил. Никитка очень обиделся, даже кусок не шел ему в горло. Почесывая затылок, мальчик сидел с опущенной головой, искоса поглядывая на отца. Вот отец поднес рыбку ко рту, но вдруг уронил ее на землю, и из глаз его выкатились две крупные слезы. Блестя на солнце, они медленно поползли по щекам.
Этого Никитка уже не мог выдержать. Он вскочил на ноги, юркнул в шалаш и забился в уголок. Его душили подступающие к горлу слезы. Было непонятно: то ли он обиделся на отца, то ли жалел его.
Немного погодя Егордан подошел к шалашу и тихо позвал сына:
— Никита!..
Мальчик повел плечами, отвернулся и всхлипнул.
Отец подошел к нему, прижал его к своей широкой груди и дрожащим голосом зашептал:
— Никита! Ну, будет! Ну, довольно, миленький дружок мой!.. — Наконец ему удалось немного успокоить сына, и он ласково сказал — Зачем же ты, милый, заришься на чужое масло? Нехорошо ведь быть завистливым…
А когда мальчик с негодованием отверг его подозрения, он смущенно добавил:
— Мне-то ведь показалось, что ты на чужое масло заришься. Тут я и подумал: «Неужто мой сын так всю жизнь и будет с завистью глядеть на чужое добро?!» Вот я и накричал на тебя с горя, ну и сам… и сам вдруг ослаб… Чернушка сдохла, Рыженького отняли… Дедушка с бабкой, мать и я всю жизнь мучились в батраках. Думали, может, вы хоть станете людьми. Где уж там! И вы такими же нищими растете. И Чернушка пропала, и Рыженький…
— Да пусть хоть все пропадет! — перебил его Никитка. — Пусть! Вот мы с Алексеем скоро вырастем…
— О, это уже слова настоящего мужчины! — радостно воскликнул Егордан. — А я, глупый человек, чуть не поддался горю…
Вышли они из шалаша не только примиренные, но и обнадеженные мечтой о будущем.
За три дня жизни в тайге они вдоволь поели свежей рыбы да еще заготовили значительный запас жареных и засушенных на барчу гальянов. Осматривать и переставлять верши Егордан ходил сам. Старик и мальчики оставались кухарить. А в свободное время Никитка читал хрестоматию для внеклассного чтения, которую он всюду таскал с собой, и рассказывал прочитанное Гавришу. Дед тоже не дремал. Он обнаружил поблизости тетеревиный ток, за два дня огородил там большой участок и расставил петли. А на третий день он уже принес двух красивых и воинственных косачей.
На четвертый день, рано утром, едва только сели за чай, неожиданно появился Дмитрий Эрдэлир.
Оказывается, за время их отсутствия власти объявили мобилизацию якутских мужчин в возрасте от восемнадцати до тридцати шести лет. Вот князь и послал его ночью в тайгу за Егорданом, хотя тому уже давно перевалило за сорок.
— А что, если мы не явимся и будем скрываться в тайге? — предложил Дмитрий, рассказав о новости.
— Да что ты! — изумился Егордан. — Куда же я скроюсь с маленькими детьми да со стариками!.. Как же нам быть? Хоть бы учитель с фельдшером были здесь, а то и посоветоваться не с кем. Мне ведь уже за сорок, зачем же меня-то вызывает князь!
— Это они нарочно в такое время подгадали, когда нет ни учителя, ни фельдшера, — с досадой проворчал дед Лягляр.
— Ну, раз зовут, надо идти. Видно, ничего не поделаешь, придется вечерком собираться. Может, ты с мальчиками тут побудешь? — обратился Егордан к отцу.
— А как же это я без тебя?.. — и дед Лягляр поперхнулся слезами. — Я без тебя не могу…
— А мне кажется, рано-вато еще нам плакать. — Эрдэлир растерянно поглядел по сторонам. — Да, мать у меня умница была, — с грустью добавил он, — вовремя, оказывается, умерла. Тоже бы говорила сейчас: «Я без тебя не могу!..»
Сняли верши и петли и к вечеру тронулись в обратный путь, нагруженные запасами мелкой рыбешки.
ТРЕВОГА
Вот когда, оказывается, пришла настоящая беда!
Люди переходили из юрты в юрту, плакали, прощались. Попавшие в список просили грамотеев вырезать на дереве или на стене жилищ свои имена: пусть это будет памятью о них остающимся. Ходили слухи о самоубийствах, об умышленно нанесенных себе увечьях, о внезапном исчезновении людей. Рассказывали, что где-то в верховьях Талбы два друга повесились на одном дереве.