— Ну хорошо, Машенька, я никогда не хотел посягать на твою личность, на твои самостоятельные интересы. Мне они тоже дороги. Но что ты предлагаешь? Не жить же нам вечно порознь. И потом, — он улыбнулся как-то молодцевато, победоносно, — потом, ты ведь все равно ждешь маленького…
«С ними, как в бою, — вспомнила Маша слова Люси об отношениях мужчин и женщин. — Вот уж и я поймана, и не им, а самой природой. А против природы трудно восставать. Детей, что ли, не иметь? Так это бред, глупости, я и сама не соглашусь не иметь их. Значит, жертвовать своими профессиональными интересами, теми, которые подтверждают мое равенство с ним?»
— Мне всего-то каких-нибудь полгода бы, — жалобно сказала она вслух.
— Самое удобное было бы ехать вместе. Ведь нас трое, а тебе уже и тяжести поднимать нельзя. А вещей у нас наберется, сообрази. И там, на месте, устроиться надо… Я без тебя все растеряю или растащат у меня… Машенька, разве можно меня одного отпускать… И, наконец, женатый я человек или холостяк?
— Ничего нового не будет, я вижу, — печально ответила Маша, отвечая на свои собственные мысли. — Уеду, обрасту детьми и стану домашней хозяйкой. Что же мне сделать, чтобы добрать в архиве, что требуется? Если бы я не работала, я закончила бы это быстро. Месяца за три, может быть. Но у меня же служба… А писать я могла бы там, я уверена. Я же быстро работаю, и потом такая тема, она ничем не хуже твоих тайпинов. Даже интересней — практическое осуществление революции, хотя бы некоторых ее моментов. Понимаешь, у меня пятнадцать крупных блокнотов исписано, — добрать бы, что надо, а потом засесть писать. Видно, я от отца эту жилку унаследовала, хочется мне добираться до истины, изучать, всякие гипотезы строить. Интересно, мне, понимаешь? Может, я пользу людям принесу.
— Да, конечно, умная у меня малышка, — беспечно согласился Костя. Это согласие сработало в пользу его предложения, Маша сразу подумала: «Умная, рассуждает, согласен даже, а семейные заботы ему чужды, о хозяйственных делах все равно мне думать придется. На него положиться нельзя, это же ясно». Нет, выход надо было найти, придумать самой. Придумать и предложить, а он согласится. Его ум приспособлен только для науки.
— Скажи, мы могли бы обойтись месяца три-четыре без моего заработка? — спросила она. — У нас же кое-что есть еще из того, что ты привез. И подъемные тебе дадут, наверно. Тогда я засела бы в архиве. Я же очень работоспособная, Костя, ты просто не замечал прежде.
— Конечно, обойдемся, — беспечно согласился Костя, и Маша снова насторожилась: нашла, кого спрашивать! Он понятия не имеет, сколько денег мы расходуем. Самой надо решить.
Маша взяла карандаш и листок бумаги и занялась вычислениями. Оставить работу она могла, но времени было в обрез: май, июнь и июль, в августе надо было уже ехать. Зою надо непременно отправлять на дачу с садиком, они выезжают еще в мае, Маша освободится и засядет в архиве. А ехать придется всем вместе, потому что к августу она станет уже настоящим колобком…
Мысли о будущем ребенке настраивали ее на лирический лад. Он, ее муж, был вот тут, рядом, любимый, самый лучший из всех, — о недостатках его она уже не помнила. Любимый, вот такой, только такой, с мягкими темными волосами, а глаза немного разные, один очень добрый, другой злой, насмешливый. Разные глаза, один открытее, со вскинутой над ним темной шелковистой бровью, другой — с чуть припухшим, немного насупившимся веком, и более сощуренный, и бровь над ним легла иначе как-то, не взлетела. Нет ничего лучше этих глаз. Профиль у него резковатый, вызывающий какой-то, хотя человек он мягкий, добрый, он даже подчиняться ей любит иногда. А в лице его есть что-то немного китайское, или это кажется Маше. Глаза немного уходят к вискам, чуть повыше, совсем немного…
Костя был рядом, в полусне, полудреме, удивительно красивый… Так устроено Машино сердце: если любит кого, то незаметно для себя самой добавляет ему мысленно красоты, довыдумывает то, чего нет или чего совсем немножко. И нет и не может быть конкурента у ее возлюбленного, нечего и надеяться. Он — лучше всех. Верный друг и товарищ, он хочет ей только хорошего. А если и проскальзывает в нем иногда мужской эгоизм, так это не страшно, это неизбежно пока. С этим Маша справится.
В высокой узенькой вазе дышали свежие подснежники. На книжной полке, стоявшей против Машиной постели, виднелись корешки недавно приобретенных Костей книг, темно-синие коленкоровые корешки с серебряными надписями. «Полку заберем с собой, — подумала Маша. — Я так привыкла к этой светлой дубовой книжной полке. Заберем с собой, и трехстворчатое зеркало с комода заберем тоже. А цветы вот трудно везти, живые цветы в горшках придется оставить. Пусть филодендроны напоминают маме и братьям обо мне… А главное, — тебя, милый, заберу с собой, не оставлю ни за что, невозможно это…»