Наверное, так думал первый человек, который запел. По крайней мере, Маша представляла себе первого певца именно так. Она и сама не знала лучшего, чем песни, лекарства от тоски-печали. И она пела сейчас вместе со всеми, пела и старые каторжные, и революционные, и веселые комсомольские, и народные, заунывные, любовные, и знакомые песни из кинофильмов.
Каждая песня имела свой цвет и запах, каждая рождала в сердце живую картину, выхваченную из жизни.
Эта песня беспризорника ранила сердце. Его, наверно, потеряли по дороге при переездах в гражданскую войну, этого паренька. Он остался один на всем свете в незнакомом городе, на грязной станции, среди чужих мешков с тряпьем и холерных больных. Тетя Варя говорит, что людям нужны родственные связи меж собой, нужна семья. У этого мальчишки не осталось никаких связей. И плачет он не оттого, что хочет есть, а оттого, что на его могилку никто никогда не придет, что его весь мир тотчас забудет. Видно, нужно зачем-то людям, чтобы их помнили оставшиеся жить после них… Видно, всякий человек живет не только тем, что сегодня, но и тем, что наступит завтра. Видно, не хочет человек забвения, боится его, боится одиночества, собственной бесполезности. И верно, до чего хорошо чувствовать, что ты нужен, всем нужен, многим нужен, что тебя где-то ждут, по тебе скучают…
Поезд летел меж сырых лужаек, мимо худеньких лёгких березок, мимо елок со светло-зелёными свежими кончиками. Опять перегон, девочка в сером платке с хворостинкой в руках, маленькие огороды стрелочников, — а картошка уже зацветает… Начинался дождь, и все за окном постепенно тяжелело, набухало, покрывалось вечерней дымкой. Дождь стал сильнее, словно ива раскачивала длинными висячими ветками, и в вагоне даже через стекло запахло летним дождем, зеленым лесным миром, тревогами молодости. Поезд летел сквозь леса и поляны, как сама юность, торопливая и стремительная.
В Пскове была пересадка. За три свободных часа студенты осмотрели маленький город, в котором древнерусская старина смешалась со священной новизною, — здесь когда-то жил Ленин. Маленькие смешные трамвайчики подпрыгивали на каждом повороте, громыхали, как серьезные механизмы двадцатого века. Огромные каменные куличи башен шестнадцатого века — и квартира Владимира Ильича Ленина, где он жил тридцать с лишним лет назад, подготавливая издание «Искры». Высокие крутые холмы, те же, что и в старину, широкие луга, река, запруженная бревнами.
Через реку перебирались по узенькой доске, лежавшей на торчавших из воды толстых обрубках. Течение быстрое, вода не стоит ни минуты, — «в одну и ту же струю не вступишь дважды».
Древняя башня подпустила к себе безропотно. Студенты окружили ее, как стая воробьев. Арутюнян влез как-то в узенькое окно башни и гордо стоял там, показывая всем подошвы своих огромных новых галош. Девушки собирали под башней цветы, — ромашки и колокольчики. Маша взобралась на самый верх башни, бегала по ее толстым широким краям над рекой, кричала что-то вниз ребятам и бросала в них камушками. Высоко-высоко, а впереди видно широко-широко — река, луга, поля… Хорошо жить на свете!
Пушкинский заповедник встретил их знакомой по стихам красотой парка, живописным побережьем озера — «лукоморьем», высокими холмами перед Тригорским, скамеечкой Онегина в саду над рекой, — о реке, помнится, тоже читали: «И светлой Сороти извивы…» А Святогорский монастырь, перед которым раскидывалась по праздникам ярмарка… И он ходил, русый светлоглазый губастый человек в красной косоворотке, с палкой в руках, ходил в толпе, подслушивал песни нищих слепцов, собирал жемчуг словесный, записывал… Богатая его душа дарила любовью многих, пока он был холост и свободен, но сколько силы чувства и нежности было в каждой строке, которую вызывала у поэта любовь… Что же, здесь Маша поверила — да, люди разные, иные способны в жизни любить много раз. Иные, немного. Нет, невозможно было осудить этого великого поэта, невозможно было допустить, чтобы развратники и эгоисты прикрывались его именем. Маша скорее осуждала Наталью за недостаток чуткости и заботливости по отношению к такому мужу. Что же, Лиза искренне полагала, что ее муж — это тоже подобие великого человека. На всякий случай она проявляла к нему чуткость и заботу куда больше, чем пушкинская Наталья.