Брат Сема работал экспедитором - развозил трикотаж по московским магазинам. Оттого, что он ухитрялся развозить самый модный товар - в то время это был нейлон и разные безразмерные чулки-носки, - у него водились щедрые деньги. А оттого, что он был обаятелен и далеко не глуп, ему вообще хорошо жилось на свете.
Бизнес брата Семы казался простым и безгрешным, как сказка. Он только получал партию модного товара и привозил его в магазин. Но если при выходе из магазина он не находил в карманах халата установленной суммы, магазин мог ждать этого товара до судного дня. А магазину нужен план, нужны премиальные. Он не брал взятку, просто ему всовывали ее в карман самым подлым образом, неизвестно кто.
Брат любил Саньку - щедро снабжал деньгами, одевал на год впереди общей моды и спас, когда Саньку выгнали из института.
- Не горюй. Гранит науки зубы портит, - так сказал он. И Санька стал работать продавцом в магазине "Радиотовары". Рядом с ним работал Володя веселый аристократ. Изредка из-за стеклянной дверцы выходил Пал Давыдыч серьезный человек со странной растительностью на голове: вся передняя половина черепа у него была гола, как полированная кость, и потом на линии ушей резко, как по линейке, начиналась волосяная густота. Работа в магазине понравилась Саньке. У входа размещалась радиотолкучка. Там торговали полупроводниками, дефицитными "желудями", импортными транзисторами для доверчивых. Забегали ошалевшие от поисков радиолюбители. Кто потолковее, быстро находил общий язык с Володей, веселым аристократом. Тот умел со снисходительным изяществом выдать пакетик и столь же изящным жестом спрятать в карман гонорар. Первый раз Канаев стал жуликом, когда в магазин привезли приемники "Рекорд". Эти нелепые с виду, но дешевые и надежные в работе коробки провинция брала нарасхват. Магазин находился недалеко от вокзала. План операции разработал все тот же Володя. Истомившийся покупатель радостно тыкал пальцем в приемник: "Продается! Выпишите!" Санька сухо говорил: "Неисправен". Он не врал, так как утром собственноручно разбил в приемнике одну лампу, после чего тот годился только для прокручивания пластинок. Покупатель начинал канючить. Саня выразительно намекал: "Могу починить". После этого только оставалось опуститься под прилавок, посидеть там пару минут и вынуть другой приемник - исправный. Сказочно просто. Точь-в-точь как у брата Семы.
Вечером в полутемном складском коридоре его остановил директор Пал Давыдыч и спросил: "Ну как?" И улыбнулся мертвой улыбкой. От этой гримасы доброжелательного мертвеца у Саньки мурашки пошли по коже.
О моральной стороне жульничества Санька скоро перестал думать.
- Налог на людскую глупость, - так сказал математик жизни брат Сема.
Страх был. Он остался с той самой минуты в полутемном коридоре. Он проходил вечером, когда Санька встречал у выхода из магазина плечистую фигуру старшего Канаева. Они шли по вечерней Москве, свободные, как боги, и были богаты, как боги, на этот вечер. Санька чувствовал надежную уверенность, когда рядом был старший брат: каменная стена в элегантном костюме. Они искали настроение минуты, которое подскажет м. как провести этот вечер.
К весне стало хуже. Просто неизвестное десятое чувство подсказывало, что стало хуже. Без всяких видимых причин. Они много пили в то время. Почему-то каждый вечер настроение минуты подсказывало им выпить.
По утрам Саньку смешила обывательская, банальна коридорная истина его жизни: "Раз торгуешь, - значит! воруешь, раз воруешь, - значит, пьешь".
Брат Сема недаром считался отчетливым мужиком. В один из вечеров он не повел Саньку в ресторанную помпу, а они просто пошли по улицам, прошли по Каланчевке к скверику, где от нарисованных тушью деревьев шел тревожный весенний запах. По дороге они взяли в гастрономе бутылку водки. Брат Сема кивну на заведение с надписью "Буфет". В буфете было пусто. Только в углу сидели два охотника с рюкзаками и зачехленными ружьями, с помятыми от лесных ночевок лицами. Они вдумчиво обсуждали двустволку какого-то Федора. Брат Сема повернулся к Саньке:
- Ну?
- Плохо, - сказал Санька. Буфетчица принесла им чистые стаканы и по бутерброду с краковской колбасой.
- Все просто, Саня, - сказал брат Сема. - Чтобы жить, нужен рубль. У умного есть безопасный рубль. У жадного есть впереди тюрьма. Ты этого боишься?
- Боюсь, - сознался Санька. - Сегодня с Володькой магнитофоны сбывали, даже руки тряслись, до чего я боялся.
- Мне наплевать, кем я буду в десятом перерождении, - сказал брат Сема. Коровой, зайцем или министром. Я сейчас хочу жить свои шесть десятков. Через двадцать лет от меня будет могильный холмик. Скажи, учившийся в институте брат, какую проповедь из какой газеты поставишь ты мне против этого факта?
В тусклом свете единственной лампочки лицо брата Семы казалось усталым. Походил он сейчас на киношного благородного проходимца. Охотники уже кончили обсуждать Федорово ружье и начали врать друг другу, изредка прерываясь: "А может, еще сообразим одну?"
- Я вам соображу, - сказала буфетчица из-за стойки.
- Не знаю, - сказал Санька. - То, что деньги нужны, - это так. А дальше? Они выпили.
- Хоть это ты понял, мой младший брат, - сказал, выдохнув водку, брат Сема.
- Сегодня мы с Вовкой хорошо взяли, - сказал Санька. - По другому бы. Вот как у тебя. Безопасно.
- А ты езжай на Север, - сказал брат Сема. - Там платят. С деньгами будешь, и руки не дрожат. - Он снова разлил водку.
- И поеду, - неуверенно сказал Санька. - Тут от одной директорской ухмылки подохнешь. Вовка говорит, что его скоро посадят.
- Смотри, Саня, - раздумчиво сказал брат. - Знай, что я у тебя всегда есть. Но ты ведь сам себе не веришь, что поедешь...
Так Санька Канаев через два месяца разнообразных мытарств очутился в затерянном среди снегов и тундры районном поселке, и в какой-то комнатушке мощный дядя в полярном костюме окинул одним взглядом городскую Санькину фигуру и коротко определил: "Завалящий. На Кертунг".