Проехать на тот берег из Дулгалаха можно только зимой, когда реку сковывает лед. Но и в эту пору всякая весть доходит до Дулгалаха с большим опозданием, к тому же неузнаваемо изменяясь в пути.
Где-то далеко-далеко войска каких-то четырех царей напали на царство хитрого Турка. Началась Балкан-война. И хотя царство Турка нехорошее царство, наш российский царь, по великой доброте своего сердца, всеми силами старается помирить воюющих иностранных царей.
Так говорят поп Василий в церкви да князь Иван Сыгаев в наслеге.
Несколько лет жил в Кымнайы, в самом центре наслега, дряхлый старичок фельдшер. Но прошлой весной он заболел какой-то болезнью, над которой сам оказался не властен, уехал в город и не вернулся. Ходил слух, будто он умер там, когда городские врачи разрезали ему живот, чтобы получше разглядеть болезнь. И вот в начале зимы вдруг прибыл из города молодой русский фельдшер и поселился в пустовавшей целое лето «аптеке» — так местные жители называли пункт медицинской помощи. Про него рассказывали, что, приехав, не пошел он, как это водится, ни к наслежному старосте — почтенному князю Ивану Дормидонтовичу Сыгаеву, ни к священнику — отцу Василию Попову, ни к почтовому начальнику Тишко, а в сопровождении сторожа аптеки, молодого парня Афанаса Матвеева, явился первым делом к учителю Ивану Кириллову. А этот самый Афанас и держится с учителем и фельдшером словно равный и беспрестанно тараторит по-русски, благо с малых лет вместе с отцом, сторожившим церковь, аптеку и почту, болтался среди русских.
Рассказывали еще, будто в воскресный день все трое не пошли в церковь, а устроили у учителя песни да пляски, на что отец Василий сильно разгневался, ибо и песни-то они пели против царя и бога.
Через несколько дней новый фельдшер неожиданно явился к Ляглярам.
Было это так.
Дверь вдруг широко распахнулась, и в юрту быстро вошел молодой русский с веселыми голубыми глазами, а следом за ним так же стремительно появился Афанас Матвеев. Потам, степенно вошел старший из трех братьев Егоровых — Михаил, за ним несколько других якутов. Афанас выступил вперед и, указывая на русского, торжественно объявил хозяевам:
— Виктор Алексеевич Бобров, наш новый фельдшер!
Русский поздоровался с каждым за руку и уселся на правые, почетные нары. Обменявшись с хозяевами словами приветствия, Афанас обратился к Федосье:
— Говорят, у тебя есть бутылка спирта? Ты бы уступила ее фельдшеру.
— Ой! Да я ведь не знаю его.
— Это ничего, он тебе заплатит.
— Как же быть, Михаил? — спросила Федосья Егорова.
— Отдай. Он, видать, честный, заплатит.
— Аптеке нужен спирт для лечения, понимаешь? — проговорил Афанас. — В городе ему не дали, потому что спирт был отпущен старому фельдшеру. Тот выпил его вместе с Тишко, а сам умер.
— Никак, у вас самих болят глотки? Говорят, спирт помогает, — улыбнулся Федот.
— Может, еще придется тебя лечить, — возразил Афанас. — Не веришь, что аптеке нужно?.. Ну и не верь.
— Я, право, не знаю, — колебалась Федосья.
— Отдав, Федосья: ведь просят и Афанас и Михаил, — сказала Дарья из своего угла. — А то фельдшер подумает: якуты мне не доверяют, значит, и сами они обманщики.
Федосья матча вышла во двор, где под открытым небом стоял небольшой деревянный ящичек со всем ее добром.
Кто бы ни заходил к Ляглярам, непременно высказывал удивление: как, мол, в этакой юрте люди живут? Никитка каждый раз обижался, когда нелестно отзывались о его родном гнезде. Конечно, плохо, что стены из необстроганных горбылей то и дело цепляют и без того рваную одежонку. Но во всем остальном юрта казалась мальчику прекрасной.
— Вот страсть-то какая! Как же они живут тут?! — воскликнул кто-то.
Афанас Матвеев недовольно посмотрел и возразил:
— А куда же им деваться? Где лучше будет?
Наступило минутное молчание. Потом Михаил быстро проговорил, точно зерна отсыпал, привычные слова:
— Кто проживет здесь день, тому простятся грехи за год.
Во время беседы один лишь русский молчал и угрюмо оглядывал своими голубыми глазами нищенскую юрту.
«Выгонит он нас отсюда на мороз, а сам останется жить», — решил Никитка и, прикрыв ладонью голый пупок, незаметно стал отходить в левую половину юрты: как только заорет русский, юркнет Никитка в темный загон, где привязаны две коровы — своя и Эрдэлиров.