– По-моему, нам все-таки надо быть поосторожнее с новым королем, – сказала матушка. – Слишком он умный. Для королей это только во вред. А что такое уважение, он, по-моему, вообще не знает.
– Ко мне на прошлой неделе один мужчина приходил, – встряла Маграт, – спрашивал, нет ли у меня желания уплатить налоги. Я сказала, что нет.
– Он и ко мне заходил, – поделилась нянюшка Ягг. – Пришлось Джейсону нашему вместе с Вейном выйти, помочь втолковать ему, что мы в этом не участвуем…
– Маленький такой, лысый, в черном плаще? – уточнила матушка, о чем-то крепко призадумавшись.
– Да, – ответили обе ведьмы.
– Знаю такого. Полчаса лазил по моим кустам малины, пока мне не надоело. Вышла спросить, чего ему надо, так он сразу и умчался.
– Если честно, я все-таки дала ему пару монеток, – призналась Маграт. – Он сказал, что его в замке пытать будут, если он не заставит ведьм налоги платить.
Герцог Флем внимательно глядел на две монетки, лежащие у него на ладони.
Затем он посмотрел в глаза сборщику налогов:
– Ну?
Сборщик старательно откашлялся:
– Видите ли, господин… Я объяснял им, что нам нужно содержать регулярное войско, канальство. Они спрашивают – а зачем? Я им говорю – чтобы охранять вас от разбойников, канальство, а они говорят – нас разбойники не трогают.
– А как же работы по благоустройству?
– А… Да. Я так им и сказал – надо, мол, дома новые строить, мосты возводить, канальство…
– Ну и?
– Говорят – не нужны они нам, мы ими не пользуемся.
– Да неужели? – лукаво переспросил герцог. – Вброд они, что ли, речки переходят?
– Не могу знать, господин. Но ведьмы-то, думаю, что хочешь перейдут.
– Что еще они тебе поведали?
Сборщик податей исступленно мусолил край своего мундира.
– Такое вот канальство, господин. Я им намекаю, что с налогами королю сподручнее заботиться о мире…
– А они?
– Сказали, пусть лучше король о своем покое печется. А потом посмотрели на меня так…
– И как же они на тебя посмотрели?
Герцог сидел, подпирая рукой подбородок, и с искренним вниманием смотрел на своего слугу.
– Да и не расскажешь толком, канальство, – замялся сборщик налогов.
Ему хотелось увернуться от взора герцога Флема, внушающего ему странное наваждение, будто бы плитки, которыми был выложен пол в зале, вдруг сорвались с отведенных мест и рассеялись в разных направлениях, в связи с чем сам пол растянулся на площадь в несколько акров.
– Ну, не робей…
Сборщик налогов вдруг залился румянцем.
– Тут такое канальство, – пробормотал он. – В общем, плохой был взгляд.
Ответ этот являлся наглядной демонстрацией того, что сборщики налогов гораздо лучше управляются с цифрами, чем со словами. Однако, если бы смущение, страх, скверная память и полнейшее отсутствие воображения не вступили против него в сговор, сборщик мог бы дать несколько другой ответ: «Помню, в детстве, когда я еще в пацанах ходил, оставили меня как-то раз с теткой, а она от меня, канальство, сливки решила спрятать, слила их в банку и поставила на самую высокую полку в чулане, а я дождался, когда она из дому ушла, забрался на табуретку и давай их лопать, а тут она назад приходит, а я и не услышал ее шагов, да еще и банку случайно с полки смахнул, разбилась она вдребезги, а тут тетка дверь открыла и посмотрела на меня так, что я на всю жизнь запомнил. Вот и они на меня так же посмотрели. Но самое страшное, они, похоже, знали, как на меня моя тетка смотрела…»
– Плохой?
– Да, сир.
Герцог побарабанил пальцами по левому подлокотнику трона. Сборщик налогов еще раз откашлялся:
– Это… вы же не заставите меня возвращаться туда?
– Как-как? – переспросил герцог и раздраженно отмахнулся: – Да нет, конечно… Забудь. Просто найди пыточных дел мастера и передай ему, что я просил… В общем, пусть он поработает с тобой.
Выразив взглядом самую горячую признательность, сборщик налогов отвесил герцогу поклон:
– Слушаюсь, господин. Сию минуту, сир. Премного благодарен. Вы такой…
– Знаю, знаю, – рассеянно проговорил Флем. – Свободен… – И герцог остался один на один с гигантской пустующей залой.
Погода вновь испортилась. Накрапывал дождик. Через равные промежутки времени пласт штукатурки, отделившись от потолка, с грохотом разбивался о плиточный пол. Стены натужно кряхтели, словно силясь еще глубже внедриться в землю. Из подвалов веяло сырой вонью.
Пусть же небо будет свидетелем, он ненавидит это королевство.
Ненавидит этот жалкий клочок земли, что в длину насчитывает сорок миль, а в ширину не наберет и десятка, почти целиком покрытый угрюмыми скалами с льдисто-зеленоватыми отрогами, клинкообразными хребтами и глухими, непроходимыми чащобами. Как может такое крохотное королевство доставлять столько неудобств своему повелителю?
Но было у этого королевства и другое измерение, решительно не укладывающееся в его, повелителя, голове. Королевство было наделено глубиной. И власти короля эта многомерность не подчинялась.
Флем поднялся с трона и не спеша прошел к балкону, предлагающему несравненный обзор лесной опушки. У Флема вдруг зародилось подозрение, что деревья не сводят с него пытливых взглядов.
Он чувствовал себя уязвленным. Но чувству этому приходилось лишь дивиться, поскольку народ не выказывал противления его власти. Противление вообще было не в свойствах людей. Взять Веренса, к которому всегда относились неплохо. На похороны стеклось приличное число простолюдинов, со скорбными лицами сопровождавших процессию. А ведь печатью тупости эти лица не были отмечены. Но была в них некая отстраненная самопоглощенность, словно дела монархов касались народ лишь самым поверхностным образом.
Герцога же эти людишки изводили нисколько не меньше, чем деревья. Случись нынче какой-нибудь свирепый бунт – все было бы… на своих местах. Тогда можно было бы вешать всех без разбора. И душа бы отдохнула. Моментально произошла бы закупорка артерий общественного организма, столь благотворно влияющая на развитие всякого государства. На равнинных местностях на пинок отвечают пинком. А этот народец лишь отступит в сторону и будет покорно ждать, пока у тебя отсохнет пинающая нога. Спрашивается, как может король, правящий подобным сбродом, рассчитывать вписать свое имя в историю. Ведь угнетать местных людишек все равно что угнетать телом матрас.
Действуя из соображений общей политической выгоды – чтобы все поняли, с какой властью теперь придется жить, – Флем уже повысил налоги, спалил несколько деревень… Жалкие, никчемные потуги.
А еще они обожают своих ведьм. Ведьмы же не дают покоя его мыслям…
– Шут!
Шут, задремавший у подножия трона своего господина, проснулся и бешено завращал зрачками.
– Туточки!
– Поди сюда, болван!
Шут, скорбно тренькая бубенцами, потрусил к хозяину.
– Скажи мне, Шут, здесь бывает перерыв в дождях?
– Ей-ей, куманек…
– Ответь на мой вопрос, – перебил герцог Флем, являя чудеса выдержки.
– Порой случается и такое, сир. Только перерыв этот заполняется снегом. Но еще перепадают деньки, когда все королевство купается в настоящих оргулярных туманах.
– Оргулярных? – рассеянно переспросил герцог.
Шута понесло. Уши его в ужасе внимали тому, что слетало с языка.
– Проще говоря, густых, повелитель… Слово это восходит к лататинскому «orgulum», что значит «суп, бульон».
Но герцог его не слушал. У него имелось давнишнее убеждение, что прислушиваться к лепету всякой мелюзги в большей или меньшей степени нецелесообразно.
– Мне скучно, Шут…
– Не позабавят ли тебя, повелитель, мои выходки и безобидные колкости?
– Что ж, валяй.
– Веселиться, – закончил Хьюл. – Взгляни сюда.
Томджон услышал шебуршание бумаги и скрип плетеных прутьев, указывающий на то, что Витоллер присел на корзину с антуражем.