Ох, развеселился наш капитан. Устроил на корабле пирушку. А гуляют голландцы лихо, не хуже русских. Уже ночь настала, а у них дым коромыслом. Носятся по палубе, как чумные! Крякают да гогочут!
Подбегает Памбург ко мне.
— Ифанька! Ифанька! — еле отдышался. — Мы не есть сумачечий! Мы играйм в русский игра — пятнашка! Сделай милость, Ифанька, барабань для души!
Что не сделаешь для хороших людей, несмотря на поздний час. Утки в дудки, тараканы в барабаны! И загрохотал мой барабан, будто гром небесный. Гости в пляс. Такой тарарам учинился!
— Корошо гуляйм! — хохочет Памбург и тащит невесть откуда медную трубу вроде той, что у Виниуса была на Триумфальных вратах.
Приблизил трубу к барабану…
Прости, читатель, дух переведу. Сердце заходится, как вспомню ту ночь.
Никогда не слыхал я такого дикого рева. Страшно это, поверьте, — помесь трубы с барабаном! Наверное, архангел Михаил возвестит так о начале Страшного суда.
Всколыхнулся Царьград. Разом очнулась ночь. Факелы заполыхали. Бегают полуголые люди. Что?! Неужто день последний?! Аллах сошел с небес?! Или орды диких варваров нахлынули?
Кто бы мог представить, что это просто капитан Памбург гуляет с друзьями на русском фрегате «Крепость».
Долго город не мог успокоиться. До самого рассвета то тут, то там слышались испуганные голоса, хлопанье дверей и ставней, вой собак, крики ишаков и павлинов.
Мирный конец
Утром другого дня поднялся на корабль Емельян Игнатьич Украинцев. Приказал капитану собрать команду на палубе.
— Кто посмел в ночи буянить? — грозно спросил посол. — Кто из пушек палил?
Поник я головою:
— Каюсь и винюсь, господин посол. Да только не пушки то были. Мой барабан…
— Врешь! — изумился Украинцев. — На такой вопль да рык ни один барабан не способен.
— А мой способен с Божьей помощью, — вздохнул я. — Прикажете повторить?
Емельян Игнатьич руками замахал:
— Ни за что на свете! Не каждое ухо стерпит! Несчастный султан в ночи с перины грянулся, шишек набил. А прекрасные жены его из окон гарема попрыгали. Такой скандал! Ну, Ивашка — барабанная шкура, я с тобой еще увижусь, — погрозил кулаком. — А сейчас спешу к султану. Не знаю, чего и ожидать теперь…
Ой, а мне как скучно было дожидаться Украинцева! Вспоминал я его кулак и горевал, обнявшись с барабаном.
Какова судьба мне уготована? То ли плетей всыплют? То ли в турецкий острог посадят?
Лучше бы, размышлял, русских плетей. Если не до смерти, то роднее.
К полудню возвратился посол:
— Подать сюда Ивашку Хитрого!
Уже ни жив ни мертв я — жду приговора. Чего доброго, на кол посадят или вообще «секир башка».
— Вот что, Иван, сын Алексеев, — торжественно начал Украинцев. — Хоть ты и барабанная шкура, а спасибо за верную службу!
Вон как глумится! Ну, думаю, точно — четвертуют меня грешного! И такая слабость вступила в ноги, что рухнул на колени, лбом об палубу.
— Перепугал ты, братец, до полусмерти султана и визирей! Думали, русская флотилия пожаловала! Сейчас подписали мирный договор, чтобы спать спокойно. Победа, Ивашка! Бей в барабан! — и подал мне посол руку, как в ту ночь, когда наши души летали над морем.
В ту минуту, читатель, уразумел я до конца дней своих, как жизнь дивно хороша. И горд был, что мой барабан сказал в переговорах свое слово.
Не к войне, а к миру призвал!
И по сию пору висит в красном углу моего дома славный барабан, за два моря ходивший. Помирать буду, так велю со мной в могилу уложить — повеселю солдатские души на том свете.
И когда откроются передо мной врата небесные, войду в них под барабанную дробь.
Может, сам Петр отворит железным ключом те врата. Встретит на пороге и скажет как прежде: «Играй, Ивашка! Играй, барабанный староста!»
Мирный конец, по Божьему велению, у моих записок!
Эпилог
Иван Алексеевич Хитрой скончался в 1750 году восьмидесяти восьми лет от роду и погребен в деревне Луговатка, что под Воронежем.
На могиле его доныне стоит каменное надгробье в виде барабана, на котором можно разобрать надпись: «Он говорил одну только правду».