– Хватился! Что получше – Элька забрала, что похуже – соседи растащили. Я забрал буфет… А сейчас уже думаю, на кой хрен он мне? Хочешь, бери, возьму недорого.
– Не, не надо, спасибо, дядь Петь. Помню я этот буфет, здоровый сильно. Какая еще Элька?
– Правнучка Елены, наследница. Теперь ее участок и дом. Приехала на грузовике и вывезла книжки, посуду, вазы… все хозяйство. Ходила по саду, рвала нарциссы, нюхала яблони. Вон как цветут, любо-дорого, а яблок как не было, так и не будет. Пшик один и видимость. Цвести силенок хватает, а на яблочко уже нет, старость не радость, что для человека, что для дерева.
Элька давно хотела забрать Елену к себе, да только та ни в какую, гордая была.
– Телефон есть, дядь Петь?
Старик пошарил в кармане, вытащил мобильный:
– Пиши!
Молодой человек попытался включить свой и чертыхнулся:
– Сдох! Адрес знаешь?
– Знаю, а то как же! Она оставила и телефон, и адрес на случай, если покупатель на дом найдется. Да только кому он нужен! Разве что на участок позарятся. Место тут хорошее, до площади рукой подать. Такая же упертая, как прабабка, командовать горазда, слова поперек не скажи. Не отдаст она ничего. Семейные ценности, память, говорит. Так что даже не думай.
– Диктуй адрес! – распорядился молодой человек. – Посмотрим. Ручка есть?
Он записал адрес правнучки Эльки огрызком карандаша, любезно предоставленным стариком, на рекламном листке, найденном в собственном кармане.
– Я тут осмотрюсь, – сказал он, спрятав листок в карман. – Сарай тоже заперли?
– Открыт. Да там ничего нету, одна рухлядь. Опоздал ты, Дима. Смотри, смотри…
Молодого человека зовут Дима Щука, он художник, а также при случае художник-оформитель. Неплохой, между прочим, художник, даже выставляется время от времени в местной галерее, и заезжие японцы однажды купили пару пейзажей. Они вообще очень трепетно любят природу, эти японцы. А пейзажи Димы брали за душу – казалось бы, все простенько, никаких изысков, а вот поди ж ты! То ли колера умеет он подобрать, то ли удается ему высмотреть наивную до слез былинку, синий цветочек, полевую астру, столбик пожухлого зверобоя, куст калины или бузины, да так, что хочется смотреть и смотреть и думать о бренности и смыслах; и начинает звучать какая-то полузабытая струнка где-то глубоко внутри, и приходит пронзительное ощущение, что все не так в нашей жизни: не туда бежим, не с теми дружим, не тех любим. На то и художник, чтобы будить.
Правда, глядя на Диму, трудно, даже невозможно вообразить в нем какой-то глубинный смысл, мудрость, понимание… уж очень он прост и открыт, как раскрытая ладонь, причем не очень чистая. Возможно, он рисует душой, как бог на душу положит, не задумываясь: а что же это я такое эпохальное хотел сказать человечеству? А ничего не хотел и не собирался, само получилось. Каждый свое видит: один бренность, другой надежду, третий вообще детство вспомнил и родную бабушку, пекущую пироги с капустой.
Ему бы усидчивости, целеустремленности, силы характера… тогда да! Увы, чего не дано, того не дано. Дима, как самурай, считает, что главное не цель, а путь. Бег. Полет. То есть не сознательно выбрал, а так, не отдавая себе отчета. Он увлекается археологией, уфологией, грибами, собирает антиквариат, монеты и марки; недавно раздобыл у приятеля металлоискатель для работ в поле и намеревается побродить на месте древних поселений вдоль реки, но пока не выбрался – руки не дошли. Любит он также покопаться в кучах всякого старья на блошиных рынках и барахолках в поисках жемчужного зерна. В брошенных деревнях он исследует полуразрушенные хаты, надеясь обнаружить там клад, причем даже знает, какой: монеты, старинные иконы, утварь, если повезет, библию Ивана Федорова. Пока не случилось, но какие наши годы! Он частый гость обветшалых городских закутков и частного сектора, где его прекрасно знают. Покойная Елена Станиславовна тоже его знала и называла балабоном. Дима любил бывать у нее в гостях. Приносил свежих плюшек и журналы с кроссвордами; они подолгу пили чай и общались.
Столько антиквариата даже местный музей не имел. Дима рассматривал ар-нувошные вычурные фарфоровые и бронзовые фигурки – женщин, детей и собак – и лампионы с треснувшими шарами-абажурами; листал подшивки «Вестника знания» за тысяча девятьсот седьмой год, тяжелые тома «Вселенной и человечества» и семейные альбомы с массивными серебряными застежками с фотографиями дам с прямыми корсетными спинами и бравых военных в усах. Попутно выкладывал Елене Станиславовне городские байки и сплетни, так как в последнее время старая дама почти не выходила. Он подарил ей свою картину «Венецианский карнавал» с пляшущими Арлекином, Пьеро и Коломбиной, а вокруг гирлянды и фейерверки. Елена Станиславовна долго рассматривала картину, а потом заплакала, вспомнив, как однажды была с мужем в Венеции…