О, рождение трагедии в немощных объятиях мысли!
И только целомудренная ласка сможет доказать самоуверенному нигилисту, что иногда нужно вспоминать о смирении и тосковать об узниках, на которых не хватило своевременного сострадания у минувших эпох.
Почему эти вакхи, возлагая цветы, пытаются помнить о героях войны, но не задумываются о тех, кто погиб в мирное время? Одно дело, что государство уже давно не выполняет консолидирующую функцию, другое — не столь важен дух, не успевший стать символом и закрепиться в народном сознании.
Поэтому, особенно чистосердечна — уверенность в завтрашнем дне… Но как хорошо оставаться беззаботным, нравственным, — хотя бы отчасти. Если это, конечно, вообще возможно.
Когда перед нами ставят вопросы о чести, о любви к родине (не знаешь, что ответить, чтобы не показаться грубым), теряется связь с реальностью. Все мы слышали эти, лишённые смысла, «высокие речи».
Героев больше нет, и войны больше не нужны, теперь нас следует защищать от самих себя. Именно это пытался доказать Брайан, но, и как всегда, из его прямолинейного воззвания ничего не вышло, и Элизабет продолжила в той же манере:
— Попробуй в следующий раз договориться.
Он отмахнулся, скрывая очевидную реплику.
— Брайан?
— Ты живёшь в сказке, милая. Есть у тебя идеалы, или их нет, качество мировоззрения следует соотносить с «негласными правилами» — реального мира! В конце концов, разве кто-то мешает развивать ограждённую систему ценностей? Мы живём в свободной стране.
— Что ты пытаешься до меня донести?
— Выйди в кампус. Спроси, кто ещё ходит к её могиле.
— Не надо…
«Не переходи черту». — Хотела сказать она, но сдержалась.
— Хорошо-хорошо. Моё мнение? — Протараторил Брайан, явно не намереваясь получить категоричный ответ. — «Вечный мир» — настоящая идиллия, — глазами поэта-битника и добропорядочного гражданина. Демонстрации, стихшие в 1964-м, не имели ни лозунга, ни символа. Цветок — так мало нужно, чтобы поверить в чудо и подкрепить волю стремлением! Да, я ценю превосходство: сила требуется человеку, чтобы сражаться.
Действительно, мы становимся сильными, когда хотим защитить что-то ещё, когда идеал перерастает в нечто большее, и убеждение подкрепляется смыслом жизни, — тот уровень духовного развития, который немногие когда-нибудь смогут достичь.
Поэтому любой индивид обязан цепляться за малейший повод добиться истины, не потеряв иллюзию равновесия. Одно до боли понятно искателю истины — свобода — единственное, за что стоит бороться. Главенство духа — в его торжестве над плотью.
«Dulce est nomen pacis», в чём разница между постулатами Лизы и Брайана? В гремящих цепях над обрывом? Впрочем, они оба всегда стремились доказать одно и то же. Гуманизм — великое наследье античности…
Но мало кто понимает, что большинству чуждо человеколюбие; и только злая природа ведёт их к танцующим искрам костра, не позволяя остаться в седеющей мгле. Словно тоскующим карликам.
Лиза наспех попрощалась с Брайаном и направилась к кампусу. И красная нить привела её к свалке амбиций и посредственных знаний. Непривычное знакомое место…
Вскоре всё прояснилось. Лиза раскрыла сумку и достала ветхий учебник.
Десятки теней заполонили неприметную комнату в ожидании мастера — центуриона. Он зашёл, помахивая рукой над бархатной дымкой. Понадобилось всего несколько минут, чтобы кофейный аромат заполнил аудиторию.
— Новый преподаватель? — Донёсся голос с дальних рядов.
Был найден повод, и когорта стала шептаться. Впечатляющая гетерохромия: левый глаз — карий, правый — голубой и, в придачу, кирпичный оттенок лица, будто он только что заприметил группу арабов.
— Морщится. Видимо, в плохом настроении.
— Думаешь, из «требовательных»? — Спросила Лиза, пытаясь говорить тише и, при том, не показаться взволнованной.
— Сейчас и узнаем. А тебе он как?
— То есть, «как»?
— Ну, сама знаешь...
— Салли, прекрати! А если он нас услышит?
— Вряд ли, мы-то догадались сесть подальше.
— Если только ты догадалась.
— Интуиция, Лиза. Представь, оказаться у него перед носом…
Сделав последний глоток, центурион поставил стеклянную чашку на край стола, раздался приглушённый звон, как будто дно слегка треснуло. И, вновь осмотрев нас, он опёрся плечом на колонну, серый пиджак вполне это допускал.