— А вот и неправда, в мире этом все мы не имеем значения, именно потому что в конце смерть!
И тут, на мое удивление, Ю. А. совершенно сник.
— Да, мы ничтожны! Ничтожны! — воскликнул он. — Ведь все мы умрем, разве не так?
Ю. А. смотрел мне в глаза с таким выражением, будто только от моего ответа и зависело, умрем мы или нет, и в панике схватился за свою дурацкую рукопись.
— Но ведь это же пропуск, билетик в бессмертие, — Ю. А. жалко осклабился, — вы тоже должны сделать, совершить хоть что-нибудь, чтобы и у вас было бессмертие!
— Бессмертия не существует! — Я говорила намеренно торжественным голосом.
Внутри у меня уже поднимался хохот. Теперь я росла в своих собственных глазах, превращаясь в целую инстанцию — что-то вроде высшего суда над людьми. И вот я уже стояла над бульваром Шевченко, над его тополями и над серыми крышами, а Ю. А. ползал внизу как муравей и пищал о бессмертии.
— Мы все должны осознать свою ничтожность, — провозгласила я, — когда мы поймем эту нашу ничтожность, нам будет гораздо проще умереть. Ведь как только каждый из нас осознает себя песчинкой — нам даже и умирать как будто не придется: потому что песчинка уже заранее мертва. Но знайте: ведь я — песчинка такая и есть, поэтому смерть моя — это долг и присоединение песчинки к пустыне!
Ю. А. стоял передо мной теперь совсем красный. Сейчас у него разорвутся артерии и лопнет мозг. Сейчас он взорвется от напряжения мысли, и кусочки его будут долго опадать на наш город.
Прощайте, Ю. А., прощайте польские омары и потерянный рай, прощайте вы, люди в чесучовых костюмах и драмы Шекспира, прощайте похотливые взрослые разговоры и двусмысленные намеки. Вы должны погибнуть здесь немедленно, прямо на бульваре Шевченко, и пускай городские голуби склюют каждую букву ваших паскудных трудов'
Через несколько минут я поднялась вверх по бульвару, оглянулась по сторонам и нырнула в золотую тьму Владимирского собора. Может быть, здесь, в храме можно было найти ответы на многие волновавшие меня вопросы. Заходить сюда пионерам было строжайше запрещено и сулило крупные неприятности. «Вообще-то я хочу, чтобы у всех были неприятности, — размышляла я. — Может быть, тогда нас сошлют в Сибирь. Я еще никогда не была в Сибири. Это огромное пространство, в котором живут шаманы с рогами на голове. Они ходят вокруг костра и стучат в барабаны. Из их глоток вырывается северное сияние, а печенью они выделяют вакуум».
В храме все передвигались на цыпочках. Лики икон страдали. В куполе клокотали голуби. Может быть, прямо за алтарем находится лифт, который ведет в небо, и если сесть в этот лифт, можно подняться до самого Бога? Алтарь был похож на базарный прилавок, с резных завитков Царских врат свисали летучие мыши, из-за обилия толстых желтых свечей плавился воздух, опьяняя запахом мирры.
— Ты хочешь, чтобы у тебя были неприятности? Тебя могут выгнать из пионеров.
Ко мне обращалась Дева Мария. Лица Ее я разглядеть не могла — вместо него была пустота, крошащийся мрак, который я приняла за наготу. Вглядевшись, я успела увидеть звезды, утробу, через которую проходили водосточные трубы. В них шумела клоака, пропуская потоки лимонада, крови, человеческих испражнений, проточной воды и хлорки для дезинфекции.
— Знаешь, — сказала Мария, — а я ведь в Бога не верю. Если бы Он был, они бы не превратили Христа в огородное пугало.
— Значит, ты атеистка?
— Атеистка. Научная атеистка, — подтвердила Мария. — А собираются ли они заново распять Христа?
— Безусловно. Они будут распинать Его до конца времен, каждый день. В этом и заключается вера.
Мария начала хохотать, и я оглянулась по сторонам. Рядом со мной топтался нищий старик, беспомощным взглядом упершись во мрак. От него пахло мочой. Как горстки угля, черные старухи стояли на коленях и касались лбами мозаичного пола. Я тоже опустилась на колени, и мне стало смешно. Сейчас я просто расхохочусь, и мы будем смеяться с Пресвятой Девой Марией на пару. Главное, чтобы никто не заметил. Я никак не могу справиться со своей челюстью, будто кто-то щекотно тянет ее к затылку, и я чувствую, как чья-то рука уже крепко схватила меня за шкирку. Меня тащат к выходу. Меня вышвыривают на паперть под осуждающие взгляды старух. Все здесь преисполнено глупости, в этом золотом тумане. Мне становится обидно. Оказывается, они такие же идиоты, как все остальные, а Бога нет даже здесь.
Несмотря на то что папа надеялся, что история с Верой прекратится, мама ходила к ней еще два раза, и в последний раз, перед Вериной смертью, мы пошли вместе.