— Ты добилась совершенства, — говорили они мне.
— Отчего это я добилась совершенства?
— Потому что ты здесь.
— А вы — вы тоже добились совершенства?
Все на этот вопрос смеялись. Но как-то безо всякой злобы. На скамейках вокруг играют в настольные игры. И вдруг ко мне подходит соседка тетя Тая.
— Ты заметила, что здесь все примерно одного возраста?
И правда, лица у всех гладкие и красивые, и поэтому зеркал не требуется.
— А зубы тут надо чистить? — спрашиваю я.
— Теперь ты можешь никогда больше не чистить зубы.
— Вот хорошо.
— А скучно здесь не бывает?
— Ну что ты!
— А велик ли городок?
— Нет, городок не велик, но куда бы ты ни пошла, ты выйдешь к фонтану.
— А злодеи, как же с ними?
— Они тут со всеми примирились. И если не хочешь, можешь с ними не разговаривать. Иногда мы тут и Гитлера встречали, но он совсем изменился. Он очень милый и тихий, как роса.
— А Сталин?
— Да вон он там с девушкой хромой в шахматы играет.
И правда, Сталин там тоже молодой, с только что проступившими щеточкой усами, и улыбается. Потом пришли из-за угла новички — тоже знакомые. И они ведь поначалу не понимали, где оказались. У них на лицах были еще признаки гнева, но вскоре они рассеялись.
— Жаль, что мы сразу здесь не рождаемся, на том свете, — сказала я, — а если бы мы здесь рождались, в нас кипели бы все соки и гнева было бы здесь не меньше. А любовь — можно здесь влюбиться?
— Нет, разумеется, не в том смысле. Но мы здесь и так все по уши влюблены. И влюблены мы все друг в друга.
— А если я захочу отсюда вон?
— Тогда ты просто уснешь.
И мне понравилось на том свете, в городке из ракушечника, и больше уже никогда не хотелось оттуда вон.
Тогда на Десне как-то прямо с утра моя мать решила пугать меня Богом и прилаживать Его к моему воспитанию. Был солнечный день. Мы сидели на берегу, от воды поднимался запах прели. Обычно я играла с другими детьми, строя башни из речного песка. Вокруг нас жужжал совет матерей, и мы — дети — ринулись в воду. Ну и весело же мы там плескались. И луга, и деревья, и небо вокруг нас говорили о том, что мир круглый и звонкий, как мяч, что бедность, одиночество, старость и незнакомые преступные мужчины с карманами, полными леденцов, о которых говорят взрослые, — лишь средство для нашего воспитания. А брызги воды только и звенели, как цимбалы на деревенской свадьбе.
В воде мы как-то засиделись, и мелкие наши конечности стали мерзнуть, а кожа покрылась пупырками, но и это не выгнало нас из волшебной речки. И сколько ни кричали родители наши, чтобы мы выходили, мы пропускали все их слова мимо ушей, пока — руки в боки — моя мать не встала на берегу и не провозгласила громким и грозным голосом, что если я — слова были обращены именно ко мне, — если я сейчас же не выйду из реки, то кару она переложит на Бога.
— Бог тебя накажет, и ты никогда не вырастешь! — вот как это звучало.
Но и на мать, и на Бога было мне наплевать в моем беззаботном ребячьем всесилье. И вдруг небо посерело, точнее, налилось лиловой тяжестью, опустилось, и пляжники с воплями «гроза» стали суетливо собирать ребятню и бутерброды. Тогда и я маленькой проворной курицей выпорхнула из воды, дрожа от серебряного озноба и стуча зубами от дикой радости непослушания.
— Вот видишь — приговор свершается! — провозгласила моя мать и указала на небо.
Уж не знаю, как я там, путаясь в своей юбочке, успела вытереться насухо и напялить на себя полотенце. Потом уже мы шагали через поля человеческой многоголосой путаной гусеницей пляжных беженцев. А в это время небо стянулось вокруг нас металлическим грозным обручем. Откуда-то издалека, с окрестных полей, над соломенными и белыми деревнями пронесся многоступенчатый грозовой залп. В налившихся кустах дикой малины засвистали черти. Трусливо прижались к земле прибрежные ивы. «Мины» — коровий навоз — в предвкушении грозы заблагоухали еще ароматней и крепче, и лужи стали покрываться такой же гусиной кожей, как и мы, продрогшие, пересидевшие в воде дети.