Меня возмутило то, что в мире этом совершенно ничего не изменилось: на улице тявкали собаки, гремели экскаваторы, а из веками неисправного крана капала вода. И я должна была со всем этим распрощаться. Конечно, не бог весть что. А если все это вдруг прекратится! Так я пролежала час в каком-то неистовом состоянии. Солнце сочило черноту. Слезы градом катились у меня из глаз, и я мысленно переходила от Печерска к Подолу, от Подола к Байковой горе, а от Байковой горы — к Анатомическому театру, экспонатом которого мне предстояло стать в самом ближайшем будущем.
На мое удивление, я не умерла ни через час, ни через два, и когда появилась мама, я молча протянула ей трусы. Мама от меня отшатнулась как от прокаженной и опрометью бросилась вон из квартиры. Тут я совсем уже разрыдалась от такого предательства Вернулась она быстро, со страшно испуганными глазами, приведя с собой соседку Таю с намыленными руками. И тут они обе сели рядом со мной и стали, заикаясь, говорить. что сейчас они мне все объяснят. Тогда я решила, что они должны ничего от меня не скрывать и честно сказать, сколько мне осталось жить. Мама вдруг стала плакать, и мне стало жалко ее даже больше, чем себя, ведь она всегда говорила, что самое страшное в жизни — это потерять ребенка. Тетя Тая хлопала ее по плечу мыльной широкой рукой так, будто это она умирала, а не я. И после всего этого заикающегося и неясного вступления они стали рассказывать мне, что это не смерть, а явление природы и что с этого дня такое будет происходить со мной каждый месяц до конца жизни, как и со всеми женщинами, пока меня и вовсе не станет на этом свете.
Пожалуй, до сих пор еще ни одна новость, исключая сообщения о том, что вселенная бесконечна, а смерть неизбежна, не вызывала у меня такого переосмысления жизни. Мир был перевернут вверх ногами. Я превратилась в рыбу — в животное, которое не властно над своей природой. Тело мое вдруг сделалось совершенно чужим, и теперь я знала, что душа живет самостоятельной жизнью.
На следующий день я смотрела на мир новыми глазами, и взгляд мои был полон презрения к женщинам и к себе. Это было равносильно тому, что мне бы сказали: ну вот ты и стала взрослой, поздравляем — и принесли отравленный торт с заряженным пистолетом вместо столового прибора. Этот торт ты должна немедленно съесть в присутствии окружающих! В довершение всего ты находишься на сцене и все на тебя смотрят, и не просто смотрят, но пялятся на твою наготу — да-да, ты сидишь в чем мать родила! Кроме того, между ног у тебя стоит увеличительное стекло — огромная лупа, и, пока ты давишься смертельным, набитым взрывчаткой тортом, любопытствующие с восторгом разглядывают твои гениталии — вы только посмотрите, у нее между ног сочится кровь, да что там сочится, просто бьет фонтанами или даже самыми настоящими реками. Но для начала подожгли стул, на котором сидишь. Горит еще и стол. Тебе просто забыли сообщить, что ты — Жанна д’Арк, история которой навечно обречена повторяться, но только на сей раз человечество выбрало тебя, и сколько ты ни умоляешь и ни объясняешь, что не собираешься умирать, тебе говорят: «Ешь, ешь. Чем больший кусок ты съешь от этого проклятого торта, тем легче будет нам всем, то есть всему просвещенному человечеству. Итак, добро пожаловать в мир взрослых, сочащихся кровью людей!»
Через несколько дней жизни в теле нового человека я узнала, кто отхлестал Богданочку. А была это Оля Кулакова, и она сама мне это рассказала в обмен на информацию о менструации. Рассказала она, что собственноручно отхлестала Богданочку плеткой по ее совершенному согласию и вылила ей на руки кипяток, убедив в том, что только через страдание возможно искупление и расплата за божественные дары.
— Теперь она как будто ангелом стала и ей ничего не грозит. Она будто защищена своими муками. Ну а вот ты на такой подвиг никогда не пойдешь. Или пойдешь? — В голосе у нее была презрительная надежда.
И тогда в голову мне пришла превосходная идея:
— А хочешь, я сделаю тебе одолжение?
— Какое?
— Хочешь, это я тебя отхлестаю?
— А ты хочешь?