Из канцтоваров я мчалась вон с такой быстротой, будто вырывалась из пламени.
Вот и в тот вечер, когда я выпила отвратительной водки и тут же закашлялась, когда из ушей у меня посыпались искры, а глаза чуть не выскочили из орбит, потому что Кулакова не предупредила про закуску, — именно в этот вечер на меня смотрели глаза карлицы. Смотрели они на меня будто изнутри меня и одновременно с неба. Но ужасней всего было то, что после водки мне было уж совсем не до стихов и в середине ночи я очнулась в руках родителей, которые ставили мне компрессы и клизмы.
Я уже твердо решила, что больше никогда в жизни не возьму в рот спиртного, когда пришло известие о том, что дядя Володя, повелитель футбольных мячей, вернулся в Киев. В его честь мой дядя «закатил банкет». Происходила чертова суета. Все куда-то носились. В городе даже перевернулся трамвай, а мама в новой прическе «а-ля гарсон» наотмашь хлопала удлинителем для ресниц и молодецки рубила салаты. Все ели-пили за дяди-Володино здоровье и говорили о том, как ему, такому интеллигентному человеку, было трудно среди настоящих уголовников.
Из тюрьмы он вышел большим и сильным, еще сильнее, чем был раньше. Его закалили годы лишений и невзгод, трудные годы испытаний. Но самое главное было то, что он решил себя воспитать, потому что, где бы ни оказался человек, он всегда должен быть начеку, он должен стремиться к лучшему и заниматься самосовершенствованием, как Прометей! Ведь дядя Володя был раньше чемпионом Украины по боксу. К тому же он мог свалить медведя левой рукой — наш дядя Володя!
Но это еще не самое главное. Главное, что после тюрьмы он жил вместе с Зиночкой. У Зиночки был тогда самый хорошенький на Крещатике носик, а из-под брови сверкал огромный каштановый глаз. И Зиночка была его дочерью, притом любимой и единственной. И когда мама рассказывала, какая она хорошенькая и какая она умница, мне, ей-богу, хотелось плакать! Но мама и сама плакала — на всякий случай, потому что слезы у нее накатываются впрок. И моя мама подарила Зиночке какую-то иностранную шмотку, которая была ей самой велика, а Зиночке — в самый раз.
И после тюрьмы любимым развлечением дяди Володи было ближе к вечеру сказать:
— Ну что, Зинка, пойдем прогуляемся?
Зиночке, конечно, не хотелось идти с ним на прогулку, и тогда она лениво поднимала свой толстый зад и перлась на улицу. Просто Зиночке ничего не оставалось делать как выйти с ним на Крещатик, потому что страшнее ее дяди Володи человека на свете не было.
Зиночка, вся размалеванная, с гигантскими и круглыми, как бочонки, и жаркими, как две сковородки, боками свинговала по бульвару на тоненьких каблучках. Она высоко задирала нос и стреляла ресницами, от взмаха которых с деревьев пригоршнями падали тяжелые гладкие каштаны. А дядя Володя шел немного поодаль. Но рано или поздно наступал заветный момент — к Зиночке приставали.
— Вас не надо проводить, девушка?
И тут дядя Володя будто возвращался к жизни, к давно ушедшей молодости и вспоминал о том, как он был завхозом киевского «Динамо» и повелителем футбольных мячей. Он страшно заводился, а внутри у него будто начинал работать стальной бесшумный мотор. Дядя Володя ускорялся, как реактивный самолет, еще шаг — и он резал в торец.
Зиночка виновато смотрела на пострадавших, робко извинялась, краснела и убегала вся в слезах. Дядя Володя бежал за ней, обретая вторую молодость и вновь наливаясь силой!
Но несмотря на это, Зиночке удалось выйти замуж за худосочного сутулого геолога Карапетова, за того самого, который провалился в гейзер и который ходил на костылях. Или он успел проскользнуть между дяди-Володиными увесистыми кулаками, или Зиночке удалось улизнуть от него между этими вечерними прогулками под лапами тяжелых каштановых деревьев, горящих розовыми свечами убывающей весны.
Зиночку я видела всего четыре раза в жизни. Впервые — на похоронах моей тети, тихой, как весеннее озеро. Потом, когда умер дедушка, и когда мы все стояли вокруг гроба и внимательно заглядывали в лицо покойному, надеясь разглядеть навсегда исчезнувшую улыбку. Еще раз я встретила Зиночку, когда умерла бабушкина сестра. клептоманка Наталья Михайловна. Предпоследний раз — на поминках у дядиной сотрудницы. Последний — когда легендарный дядя Володя самолично лежал в гробу с повязкой на лбу и в сиреневом галстуке, обнимая мертвой рукой футбольный мяч, весь исписанный автографами.
Я не понимала, зачем меня водят на все эти похороны, ведь когда все плачут, только мне одной хочется смеяться.