Рахили семнадцать лет. Глаза ее — березовое сияние, волосы — светлые, как у чуди белоглазой. Ей собирали приданое. Перины из гусей, лебедей, серебряные ложки и немецкие швейные иглы. К перинам хотели послать и корову. Но зачем в Петербурге корова? Решили корову продать, чтобы дать наличными. И были еще у Рахили кирпичи. Но в Петербурге есть и свои кирпичи.
Отец вызвал ее вечером на завод.
— Рахиль, ты едешь в столицу.
— Зачем?
— Семнадцать лет не шутка. Доктор Рубинштейн прислал мне письмо, что ждет тебя в Петербурге и хочет на тебя посмотреть. Матери у тебя нет, и тебе нужна поддержка. Доктор Рубинштейн — большой человек с университетским образованием, хорошо обеспеченный и не религиозный.
И тут в первый раз она испытала сердцебиение, но не такое сердцебиение, как раньше, а особенное, и стояла она перед своим седым отцом, как жертвенная овца, и думала она о новом платье — светло-синего цвета, которое долго перед зеркалом примеряли и подшивали.
— С тобой поедет заводская Катерина Васильевна. Она хоть и не мать, но женщина солидная. Яковлев ее рекомендовал, потому что в Петербурге она уже два раза бывала. А ты будешь во всем ей повиноваться.
В воскресенье достали лошадей. Запрягали их долго и тщательно. Но перед этим Рахиль пошла к девушкам с кирпичного завода.
— Рахиль, ты такая бледная.
— Бледная?
— Бледная как смерть.
— Что же делать?
— Все очень просто. Есть один верный способ.
— Что за способ?
Кирпич за кирпичом. Все семь девушек берут по кирпичу и трут ими щеки. Теперь щеки у них рыжие-рыжие, очень румяные у них щеки.
— Как приедешь в Петербург, натрешься посильней. Изо всех сил три.
— Ой, Рахиль, какая же ты счастливая.
— Да, теперь, если жениху понравлюсь, буду жить там, в Петербурге.
— А потом приедешь и расскажешь, какой он, этот Петербург.
— Мы уже много слыхали, но вот увидеть своими глазами — совсем другое дело.
И девушки перекрестили ее, а Рахиль от этого вздрогнула, будто ее холодной водой окатили.
Вот уже и бричка готова. Хлеб в полотенце. В корзине Катерина Васильевна приготовила яйца и творог. До Петербурга хватит. Вот еще один сверток. Не забыть рекомендательное письмо к жениху и аттестат зрелости.
— Рахиль, что это у тебя там в полотенце?
— Да так, ничего, кирпич на счастье.
— Чудная ты, Рахиль, кирпичи на счастье с собой таскать. Ну да ладно. У молодых свои причуды.
Дорога нудная. Хлябь. Дождь и бесконечные поля по дороге.
В Петербурге, говорят, дожди.
— Катерина Васильевна, а врач, он какой? Он в очках?
— Да, конечно в очках.
— А больные перед ним голые раздеваются?
— Уж не знаю.
— У него там еще такие врачебные трубки и инструменты и закрученные на концах ножницы. И еще — корпия. У врачей всегда корпия.
— Говорят, в Петербурге волнения.
— Какие волнения?
— Политический непорядок.
Тронулись в дорогу. Вокруг были поля и поля. И все — в дождях.
Не знаю, какое впечатление произвел город Петербург на мою провинциальную бабушку, но думаю, что он потряс ее своими золотыми крылатыми конями. Шли они с Катериной Васильевной по Невскому, смотрели по сторонам, спотыкались, и несла Рахиль с собой под мышкой кирпич на счастье. Ночевали в гостиничных дешевых номерах. Стены были здесь тонкие, из одного картона, и потолок был низким.
Вечером перед тем, как идти к жениху, Рахиль спряталась в желтом высоком дворе от Катерины Васильевны и, глядя в осколок зеркала, натерла кирпичом щеки. В осколок зеркала смотреться было трудно. Теперь она выглядит гораздо румяней. Что снилось ей в ту ночь, когда мелкий дождь барабанил по невской воде, доподлинно неизвестно, но кажется, снилось ей, как станет она столичной барышней. Прощайте, поля, прощай, маленький городок, прощайте, гимназистки и милые девушки с кирпичного завода.
Утром Катерина Васильевна с ужасом взглянула на свою подопечную, но и слова не сказала, а только хлопотала вокруг.
Вот уже была и та улица, и тот дом, где жил врач Рубинштейн, и опять билось сердце быстро, как лист на ветру.
Двери им открыла старая женщина, нахмурилась, глядя на невесту, еще больше она нахмурилась, когда увидела насупленное лицо Катерины Васильевны. Потом понесла куда-то вверх по лестнице рекомендательное письме. И вот они уже входят в дом.
Доктор — совсем не старый. Действительно в очках и с часами в кармане. Высокий и с лысиной. Смотрит на невесту с удивлением. Катерина Васильевна в замешательстве.
— Что это у вас с лицом, Рахиль Семеновна?