Случилось это как-то ночью. Разбудил меня свет. Но испугаться я не испугалась, а только вдруг села на кровати и замерла от изумления. Свет этот сильным потоком стал подниматься у меня изнутри. Потом прямо по рукам желтыми струями он перешел в деревья на улице, застывая стеклярусом в растопыренных ветвях, и меня охватила странная радость. Но радость эта была совсем не похожа на те приятные чувства, которые я испытывала до сих пор. Восходила она к самому ужасу, будто скрежетала зубами. Капли ее, липкие и одновременно хрупко-хрустящие, запутывались в самих корнях волос... А те разрастались прямо в земле прозрачного мозга и хохотали безмолвно там, внутри моего ореха.
В эту ночь я решила следующее: в школе мы тогда проходили Достоевского. Говорилось у него о том, что обязательство наше перед Богом заключается в том, чтобы быть счастливыми. Но тут же я ответила себе, что ведь быть счастливыми непривычно и страшно. Я видела радость — ее зияние и ее лучение — такое ослепительное, что непривыкшие к ней глаза — зрение, никогда не приученное, — может просто лопнуть от этого внутреннего зрелища. С этого момента я знала: перед Богом есть у нас одно обязательство, которое гораздо важнее счастья, потому что человечнее. Состоит это обязательство в том, чтобы пребывать в юморе, как в защитном сиропе, и никогда из него не выходить своим внутренним телом и ни на каплю его не покидать!
Между тем все эти дребезги света и размышления бактериально ползали внутри меня, скакали проворными белками по проводам моих мыслей и возносились столбовым электричеством над самой головой через все стены и бетонные перекрытия прямо в небо, которое было разорвано над городом ужасом летней ночи и висело случайными клочками и облачными тряпками.
В эти дни меня пугали еще и моя бессильная человеческая ничтожность, и жалкие чьи-то зарвавшиеся слова о величии духа. О величии сумасшедшего и взбесившегося человеческого духа, который исчезает, как невольно брошенные на тротуар тени, которые превращаются в самых настоящих чертей в жаркий солнечный* полдень.
По такому тротуару я каждый день иду вверх. Именно не вперед и не вдаль, а как будто вверх, если не смотреть по сторонам и представить себе, что идешь по отвесной стене или по стене пирамиды. Видишь на земле всех этих божьих коровок и жуков, ползущих по соседству — все в одном направлении — вверх, прямо к Господу Богу, — и от этого начинает кружиться голова, ведь если оступиться, с тротуара можно свалиться и попасть в озеро Коцит, а то и куда похуже!
Что же касается ледяного озера Коцит — находится оно прямо под нашим городом, под Крещатиком. Туда попадают самые отъявленные негодяи, такие как Жареный Смех — дядя Володя. Я это знаю с абсолютной точностью, потому что иногда по ночам из-под земли я слышу отголоски этого смеха.
На самом деле все мое возбуждение, все эти подглядывания за небом и подслушивания того, что творилось под землей, означали лишь то, что во мне творилось нечто, о чем я не подозревала, а именно половое созревание! То есть во мне рос вирус человеческого зверя. Рос он помимо моей воли. Подспудно об этом догадываясь, как больной догадывается о своей пока еще не проклюнувшейся болезни, я подходила к зеркалу и все внимательней вгрызалась взглядом в свое новое и все более незнакомое мне лицо. Тогда мои глаза, и ресницы, и губы — все подчинялось мне, как на шарнирах. Одновременно все было непреодолимо чужим. Но ни одно живое и умное существо не могло пояснить мне то, что я поняла намного позднее. А именно: все человечество, все люди — рабы полового созревания! Все дома, и мосты, и атомоходы, и полеты на Луну — это энергия половых соков. Растет эта энергия в человеческих колбах и струнах, о чем можно узнать из любого анатомического учебника. Все это и побуждает наш мозг совершать подвиги и превосходить самих себя порой лишь для того, чтобы найти подходящего партнера для самовоспроизводства. К сожалению, люди не размножаются делением, вычитанием и другими чисто математическими операциями.
Через неделю после этого откровения случилась история, еще раз подтвердившая мои горькие догадки об истинном, то есть половом, смысле жизни!
И в дополнение к половому смыслу требуется небольшое предисловие, поскольку без него будет совсем неясно нелепое поведение нашей физички Светланы Карповны, той самой, что измордовала Ю. А., и стыд, который мы с того урока вынесли.
Конечно, была она глубоко одиноким и нервно-чувствительным существом. В начале каждого урока нас ожидали синие ее глаза, готовые брызнуть слезами. Эти глаза были такие испуганные, будто потрясло ее какое-то великое и непонятное явление природы, свидетелем которого она явилась, и явление это было не меньше, чем падение Тунгусского метеорита.