И я услышал, как она весело рассмеялась. Так смеялась она всегда. Помнишь, мама, Милку, дочь деда Ноя?
Я упал.
Ее мягкие волосы душили меня…
Глиняная лампадка мигнула и погасла. Месяц скрылся за вишневым деревом. Старуха мать гладила лоб больного и тихо плакала. Котенок гонялся за тенями на белой улице. И где-то вдалеке ходил по полям невидимый посланец облаков и спрашивал у хлебных колосьев, нужна ли им вода. И колосья ему отвечали.
— Обещай мне, мама, как пойдешь в субботу на кладбище, загляни на ее могилку. Попозже, когда все разойдутся. Скажи ей: вот уже три года течет Росица и омывает большие камни моста, что я построил. Разве не смыла еще она мой грех? Спроси, мама, она тебе ответит, прощен я или нет.
Перевод Е. Яхниной.
ЛЖИВЫЙ МИР
Так говорил Момчил:
— Стань передо мною, Бойка, дай насмотреться на тебя, возьми на руки сыночка нашего Дамянчо, хочу порадоваться на него глядючи. Улыбнись, маленький мой юнак, дай взглянуть на перламутровые твои зубки. Вон они! Люли-люли-люленьки! Ишь как смеется! Нет, ты погляди только! Птенчик мой родненький! Вернусь из Одрина, привезу ему соболью шапочку и желтые сапожки, чтоб по снегу бегать. Три месяца… К этому времени мой сынок ходить начнет. Подъеду к дому — ты выбежишь мне навстречу, а мальчонка — впереди тебя. Смотри за ним хорошенько, Бойка!
— А мне какой привезешь подарок из Одрина-града?
— Тебе? Ну, тебя-то уж я не забуду. Куплю ожерелье жемчужное, чтоб каждая бусинка точно капля росы сверкала у тебя на шее.
— Только ожерелье?
— Чеканный пояс тебе куплю, чистого серебра. Я знаю в Одрине одного золотых дел мастера, в темной улочке, возле мечети Султана Селима. Он делает серебряные пряжки, чеканит на них летящих птиц. Крылья раскинут, машут, словно живые.
— А еще что?
— Привезу тебе еще один дар — в седле.
— Какой?
— Не скажу.
— Скажи, Момчил, — взмолилась Бойка, капризно надув губки и подходя ближе к его коню.
— Ладно, скажу, только на ухо. Подойди-ка еще поближе!
Бойка приблизилась. Момчил приник губами к мягким ее волосам, сладкий комок подкатил к горлу. И шутливо прошептал:
— Самого Момчила тебе привезу.
Молодая женщина рассмеялась громко, звонко и безмятежно. Заколыхался стройный стан. Смех рассыпался точно золотые пшеничные зернышки, брошенные щедрой рукой сеятеля. Она взметнула свои длинные золотистые ресницы, и из-под них глянули подернутые поволокой дивные золотисто-зеленые глаза. Глаза эти кружили голову, волновали кровь.
Сердце Момчила отозвалось, откликнулось.
— Я здесь, я ваше, — ответило оно золотисто-зеленым очам.
И всадник, счастливый, протянул обе руки, чтобы обнять жену. Но конь под ним дернулся, вскинул голову, вздыбился и высек из булыжника сноп искр. Бойка в испуге отпрянула.
— Осторожней, раздавишь.
Момчил вздохнул.
— Товарищи мои, должно, уже перевалили через Мержанов холм, овечьих колокольчиков больше не слышно. Пора и мне в путь, а не хочется. Так хорошо с тобой! Прощай, женушка!
— Прощай, Момчил, в добрый час! Твой друг Иван тоже едет сегодня?
Момчил исподлобья взглянул на нее.
— Второй раз о нем спрашиваешь. Нет, не едет он сегодня. Чорбаджийские сынки тяжелы на подъем. Тетка твоя Златарка захворала. Иван остается еще денька на два, нагонит нас потом, по дороге во Фракию. Но отчего у тебя нынче все Иван на языке?
— Не хочу, чтоб ты один ехал лесами — там разбойников полно. Не хочу, чтоб ночь застала тебя одного у татар.
— А что такого, если и застанет? Иван, что ли, будет мне защитой? В татарском селе есть у меня дружок — еще с тех времен, когда мы с отцом там бывали. Готов за меня и в огонь и в воду. Его хозяйка умеет гадать: и по руке, и на кофейной гуще. Как по писанному все читает: и что было, и что будет. На обратном пути приглашу их к нам погостить. Прошлый год, как проезжал я там, рассказывал им о тебе. Очень хотят повидать тебя. Непременно приглашу их к нам в гости.
— Кого?
— Татар.
— Очень они мне нужны. Не желаю я, чтоб иноверцы переступали мой порог. Еще чего вздумал, татар приводить!
«Иван тоже не любит татар», — мелькнуло в голове у Момчила.
— Дай-ка руку! — сказал он.
Бойка протянула руку. Широкий рукав рубахи сбежал к плечу, обнажив руку — белую и нежную. Момчилу нестерпимо захотелось погладить ее, но он сдержался.
— Слушай, что я тебе скажу. Пойдешь проведывать тетку, не надевай того елека из тонкой материи, в обтяжку, который я привез тебе прошлой весной; не надевай золотого мониста и не прищуривай глаз, если Иван станет на тебя поглядывать.