— Митё, братец, ты живой?
— Живой! Живой! — закричал я что было сил.
Тогда брат вскочил на кобылу по кличке Бабка Руса, которая вертела колодезное колесо, и помчался за помощью. Хоть и старенькая была эта Бабка Руса, но быстроногая. Кого же звать на помощь? Равнина большая, конца-краю не видно, и ни души кругом. На мое счастье навстречу брату по Силистренской дороге показался секретарь городского комитета партии на мотоцикле. Остановил его брат и рассказал, что случилось. Митю нашего, говорит, значит, Голубя, завалило в Ючорманском колодце. Секретарь за голову схватился, а потом спрашивает:
— А жив он?
— Жив, жив, отзывается из-под камней.
— Вот бедняга! Возвращайся скорее назад и не подпускай никого к колодцу. Чтобы никто не лазил туда и ведро не трогал, а то остальные камни обрушатся и человека погубят. Ждите помощи!
И повернул мотоцикл к городу. Что он там в городе делал, не знаю. Только на другой день, на рассвете, на поляну у колодца спустилась с неба железная птица, из тех, что гудят в облаках. Из нее вышли семь перникских шахтеров. Мои спасители. Привезли с собой железные тросы, крючки, кирки и фонари.
— А что же ты делал целый день и целую ночь?
— Ждал, мальчик, по пояс в типе, ждал, чтоб пришли спасители, подняли мою надгробную плиту.
Спустились два шахтера, осмотрели обвалившиеся камни и, засучив рукава, начали осторожно вытаскивать камень за камнем. А Бабка Руса вертела колесо, и она, сердечная, помогала. Я услышал их, хоть они работали легко и бесшумно. Сердце радостно забилось. Я снова закричал, как перепел:
— Жив! Жив!
К полудню тяжелыми молотками разбили мое надгробие. Когда я ступил в ведро, у меня подкосились ноги. Мне сделалось дурно, но я быстро пришел в себя. Наверху меня ждала тетка Добринка, растрепанная, обезумевшая от страха: всю ночь она, бедняжка, не сомкнула глаз. И зайчата мои запрыгали вокруг меня, руки мне целуют. Любят меня мои ребятишки.
— А кто послал самолет с шахтерами? — спросил мальчик.
— Лично товарищ Георгий Димитров. Для меня. Настоящий самолет. Крылья огромные. Как посмотришь, аж дух захватывает. Блестит на зеленой поляне, словно из серебра выкован. Тогда я понял, что на нашей земле теперь есть люди, которые думают о рабочем человеке. И дорожат его жизнью. Ты что на меня уставился? Не смотри, что я какой-то колодезник и копаюсь, как крот, под землей.
— Но как же товарищ Георгий Димитров узнал, что ты в колодце?
— Вот так и узнал. Приложил ухо к земле, услышал мой крик о помощи и поднял шахтеров: «Спешите на помощь Митю Голубю! Митю мой друг, рабочий». Теперь тебе понятно? Ну, мне пора спускаться, на дне уже светло. Вода в этом колодце мутная, а нужно, чтобы она была ясная, как слеза, потому что пьют ее наши кооператоры, которые работают на народной земле и кормят всех отменными караваями. Иди запрягай лошадку!
Мальчик встал и, задумавшись, зашагал к лошаденке с лохматой гривой.
Воробьи весело чирикали и никак не могли наговориться с молодыми листьями тополя.
Перевод Г. Молленгауэра и К. Янакиева-Болиева.
ВОЛЧЬЯ ТРОПА
— Не бойся, человече, иди сюда! — подозвал меня дед Жото, старый чабан из Радуя.
— Убери этого зверя, — ответил я и крепко стиснул дубинку, мою помощницу и защитницу.
— Да он ничего тебе не сделает! Пошли! — Взмахнув пастушьим посохом, старик завернул овец к ореховой рощице, где меж кустов пробивались молодые зеленые побеги. — Проваливайте в лес! Где вас черти носят — шляетесь по голой поляне!
Овцы кинулись в лесок и зашуршали ветвями, а чабан подошел ко мне, протянул руку. Огромный пес, который по-хозяйски разлегся на сухой, согретой солнцем траве и дремал, открыл один глаз, небрежно глянул на меня, успокоенно моргнул и снова закрыл его. Я пожал протянутую руку.
— Добро пожаловать, сынок! Ты что, струхнул? Признайся.
— Боюсь, когда собаки не лают, потому что они кидаются неожиданно.
— Мой Страшила идет открыто навстречу врагу. Он не боится никого на свете и никогда не нападает сзади. Это не пес, а сущий лев. Но сердце у него доброе. Как он любит ягнят и детей! Прямо дрожит над ними. Садись на мой плащ!
— Как живешь, дедушка Жото? Возьми-ка папироску. — Я протянул ему кисет.
— Табаком не балуюсь. Он мне глаза жжет. Говорили мне, что ты собираешь в наших краях разных там букашек и мушек да целебные травы. Зачем ты их собираешь? Уже две недели, как я тебя ищу, расспросить хочу, куда ты пропал. Прежде-то, как жив еще был мой конь, заезжал я в город, там мы с тобой виделись. Много у вас там в стеклянных шкафах всяких букашек, на булавки наколотых. Охота мне поехать да поглядеть змей в банках и разных лесных зверей, да уж невмоготу мне. Износились, сынок, мои ноженьки. Не хотят они больше таскать дедушку Жото. Подавай им машину. А я вот никак не решу, из какого государства ее выписать.