Куличок ли сманил, а может и сам красно-разнаряженный селезень высмотрел лывинку. И он долго кружил, все не смел дотронуться ее стыдливо-румяного лица.
Ветерок пахнул. Перелистал осочины и отозвались они струнно-напевным звоном, заколебались по воде перьями дивной птицы.
Жаворонок было задремал. А как услыхал куличка — тоже махнул крылышками, вознес над лывинкой величальную песню.
Вблизи растеклась большая река. Она сердито темнела, бурлила мутью, вспучивалась и отплевывалась маслянистой пеной. И хотя солнце закрылось совсем — лывинка уже не затухала.
МАСТЕРА
Как-то после первых проталин выбрался я в березняк за речкой Барагой. И недалеко от околицы села, но пашней хватило мне лиха досыта. Сполоснул сапоги в лывине и только сел на опушке — услыхал голоса грачей. Небольшая стайка птиц направлялась сюда почему-то со стороны дальних лесов. Вот они заиграли над березами, и тут меня осенило: а что если те самые, Максимовы грачи?..
В тот парной апрельский день дедушка Максим шепотом поманил меня в створку:
— Поди-ко, чо покажу, надивуешься…
Привел к тополям и ветлам, где грачи разноголосицу тянули, поискал глазами по вершинам:
— Видишь ли?
Ничего особого я не видел. Снуют грачи, поднимают с волглой земли сучки и выкладывают в развилках гнезда. Видать, допекает солнце, жаворонки и ручьи подгоняют. «По-ра-а, пора-а», — шумят строители и даже неловко здесь прохлаждаться.
— Эвон парочка любопытная, — подсказал дед. — Поприметь-ка за ней. Сами не вьют гнездо, зато во все успевают заглянуть. Тут окладники выправят, там рядок закрепят или щель заладят. Который день приглядываю. У одного-то перо в левом крыле повыдергано.
Сперва в сутолоке я не мог разобраться. Потом обвык и запомнил странную пару. Она и на самом деле вела себя не так, как все. И лишь уследил за ней — дед с тревогой охнул:
— Теперя бить начнут. Турнут-таки их отселева. Турнут…
С грачами и верно стряслось что-то неладное. Воздух взорвался от резкого многоротного крика и грозного хлопанья крыл. Многие на полдороге побросали облюбованные сучки для гнезд и тоже ринулись вверх. Началась свалка, точно в грачевник проник хищник. Враз налетели и заахали галки, даже воробьи на черемухе взъерошились, и один храбрый подлетел к нам вплотную, отчаянно затараторил: «Ко-го-ко-го?»
Деду как-то удавалось понять смысл потасовки и угадать ее исход. А оно так и вышло: грачи скопом били и гнали не ястреба, а своих же собратьев.
Когда вернулся в грачевник привычный настрой, уже никто не перелетал по чужим гнездам.
— Прогнали, язви их, — огорчился Максим. — Ну и халудры…
— Ты погляди-ка опосля по лесам, — попросил он. — Непременно грачиная выселка появится. Да не забудь гнездо осмотреть. Особое по всем статьям должно быть.
…В середине березняка обнаружил я старые гнезда. Немного, зато все сохранилось. Вспомнил наказ деда и захотелось пощупать их своими руками. Кто тут меня увидит? Сбросил телогрейку, разулся и полез на толстую березу.
Гнездо и впрямь на зависть — увито прочно и ладно. Сдюжит от человека и нипочем его не раздернуть. Там, в селе, у грачей к половине зимы ни одного из сотни не остается. Бывает, вместе с яичками или птенцами сдувает на землю. Не гнезда — растрепы…
Вот бы и поучиться, да сами прогнали мастеров.
ДЯТЛЫ
К ночи небо загустело искристо и сквозным холодом задышала река Старица. И как на пороге сентября — закуржавел Млечный Путь, и стали сыпаться переспевшие звезды. Засмирели зяблики и дрозды, даже кулички поутихли — забоялись простудить длинные дудочки-горлышки. Затаились и утки, лишь редко постанывали пигалки у льдисто-тусклых лывин и остывших ручьев.
«Нет, не запоет завтра утро», — расстроился я и позвал сына в избушку. Он перезяб, а еле-еле отнялся от ромашкового многозвездья: искал парнишка какую-то свою комету.
Сон был крепким, но хрупко высветленное окошко заторопило меня за порог. Остуженный воздух ополоснул лицо, словно окунулся я с головой в омутно-глубокий ключ. И поляна перед избушкой, и осинник-редина — все снежно-иневистое.
«Не запоет», — дымно выдохнул я вчерашнюю тревогу и осел на железно-настывший пень. Не апрель, а предзимье. И незачем будить сына, впору самому вернуться на угретые нары или заваривать смородиновый чай.