Центральная усадьба почти не изменилась. Всего только начатые в прошлом году жилые домики достроили. Давно вырытые ямы и фундаменты размывались дождями. Жили еще в вагончиках и в наспех сколоченных бараках. Над речкой все так же буйно росла трава, и к закладке плодового сада, видимо, не готовились. Столовая словно облиняла — ни свежих овощей, ни разнообразия блюд. Девушки-подавальщицы не стрекотали, хвастая достижениями и планами. Ругались комбайнеры: кто-то у кого-то свинтил новую деталь. Пьяный горланил, лежа под навесом на полевом стане…
— Этот новый директор — скукотища. Помесь жирафа с велосипедом, — мрачно рассуждал Женя. — Агроном похож на разжиревшего кота. Всё изгадили. Здесь же была настоящая «естественная атмосфера».
Зернохранилище, где в прошлом году так победно закончился их последний концерт, показалось сырым и хмурым. Репетиция пошла вяло, Сашка то и дело гремел:
— Стоп! Пищишь себе под нос, Зинаида! — Или: — Сначала. Барабаните текст. О чем думаете? Разболтались.
Агния, Алена и Джек сидели на бревнах у открытых ворот зернохранилища. Сперва Алена прислушивалась, не приближается ли ее выход, но Сашка без конца заставлял повторять, а ее, как никого, тревожил развал в «Цветочном». Она часто вспоминала Щурову: голос, звучавший как виолончель, слова: «Большая любовь всегда единственная», — лицо, смягченное светом «летучей мыши», едкую насмешку: «Вы разбираетесь в сельском хозяйстве, когда булку с ветчиной кушаете».
— У нее же голова… И человек она замечательный. Дерзкая, конечно. Дядьку из сельхозуправления так по телефону припечатала. Ну и что? Совхоз-то при ней жил вовсю. Она его любила. Ей верили…
— Кому это важно? Начальство уважать надо!
— Да ну! Я говорю: все зависит от человека.
— Личность творит историю? — опять поддразнил Джек.
— Да! Люди хорошие, умелые. Обязательно хорошие. Да. Возьми Деево: люди! А Верхняя Поляна? Ты не представляешь, Агнёнок, что за помойка была! Народ злющий, пьянство, пылища, грязища, пшеница пополам с овсюгом, техника ломаная… Ну, черт знает что! Конечно, им далеко еще до Деева, но все-таки… Потому что — люди…
— Я думаю…
Алена вгорячах перебила:
— Недостатки в экономике меньше портят жизнь, чем пакостные люди.
— Ле-енка! — послышался хрипящий шепот Зины.
Как гром, бухнул из пасти зернохранилища бешеный Сашкин голос:
— Вам особое приглашение? Елена Андреевна!
Алена вздрогнула, рванулась, стиснула кулаки.
С той минуты, когда ночью на лестнице Саша взял ее на руки, он ни разу не крикнул на нее, даже в самых неистовых ссорах. А тут при всех так грубо… Алена молча пошла на сцену.
А Сашка гремел:
— Побыстрее нельзя? Неуважение к товарищам. Распущенность!
— Перестань орать, — негромко, с угрозой сказал Олег.
— Это уж мое дело.
Джек нарочито спокойно заметил:
— Елена не только ваша супруга, она член коллектива, милорд.
— А я пока бригадир.
— Орешь — я чуть со стула не упал, — проворчал Женя.
Глаша заговорила примирительно:
— Товарищи, тихо! Ленка-то виновата. А ты весьма злоупотребляешь силой звука…
Ее упрямо перебил Олег:
— Сам никого не уважает. Крик — та же распущенность. Так не создается «естественная атмосфера».
Сашка опустил бешеный взгляд, сказал тихо, почти на одной ноте:
— Прошу товарищей извинить меня. Продолжаем репетировать.
Алена ощутила странную пустоту в груди, в животе. Кружилась голова, дрожал голос. Оттого, что за нее вступились товарищи, Сашкина грубость стала почему-то еще оскорбительнее. Извинение ничего не облегчило. Алена не могла сосредоточиться. И без того не давалась роль Дуни, а тут совсем ускользнула.
Никто ничего не сказал ей, но руководящая тройка — Глаша, Сергей и Саша — решили вместо сцены «20 лет» включить в программу отрывок из «Горе от ума», сделанный еще на первом курсе.
Весь день тогда Алена держалась с девушками, отстранялась от Сашки. Он как будто не замечал этого. На концерте, в работе, в горячем дыхании зала она забыла обо всем. После концерта не стала ждать Сашу, ушла с девушками. Но ее с Сашкой поселили вдвоем. В маленьком чуланчике при конторе совхоза стояла раскладушка и рядом на полу тюфяк.
Обычно, если приходила раньше, Алена с удовольствием, аккуратно стелила и Сашкину постель. Сейчас не захотелось. Бросила его подушку, одеяло и простыни на тюфяк и быстро улеглась на раскладушке.
Через коридорчик глухо доносились голоса девушек — их поместили в самой конторе. О чем они говорят?