Агния шепнула:
— Нехорошая привычка для оратора.
— Злопыхательство, нигилизм, пропаганду чуждых идей приняли за невинную болтовню, не дали должного отпора… — Каталов повышал голос: — Нам в райкоме удалось открыть подлинное лицо Кочеткова.
Аудитория бурлила:
— Это вы открыли свое лицо!
— Собственной тени испугался!
Саша хмурился, качал головой, поднимал руки, сдерживая шум.
Голос Каталова то проваливался, то взвивался на верхи.
— Товарищи по курсу, комсорг Огнев и комитет института, разбирая вопрос о Кочеткове, ошибочно подошли к оценке поведения, к двуличию Кочеткова, Райкому пришлось вмешаться, поправить…
В рядах заговорили громче:
— Голое администрирование!
— Без первичной организации!
Дирижерским движением «снять» Саша оборвал ропот.
— Вы ведь не знаете, что говорил ваш Кочетков. Он говорил… — Каталов помолчал, готовя ход козырем, — что в комсомоле засели бюрократы…
— В райкоме вашем, а не в комсомоле, — поправил Гриша Бакунин.
Каталов повысил голос:
— Говорил, что исключение из комсомола — петрушка! Что наши великие достижения — фальсификация…
Глухо загудел зал:
— Так ли?..
— Он этого не говорил!..
— Он говорил, — Каталов почти кричал, — что подъем целины — ошибка…
Продолжать ему не дали. Каталов сжимал кулаки, тяжело дышал, лицо заблестело от пота.
Саша долго стоял неподвижно, смотрел на бушующую аудиторию, останавливал взгляд на самых беспокойных участках, ждал.
Алена подумала: «Каталов уйдет, не станет продолжать бой». Он откашлялся.
— Райком принужден был исправить ошибку вашего комитета и дать сокрушительный отпор нигилизму. — Опять откашлялся, хрипло сказал: — И впредь, если не сумеете разобраться, поможем, — и привычно взмахнул кулаком.
Движение в сочетании со словами вдруг показалось угрозой.
Поднялся шум, какого никогда еще не было на собраниях.
Каталов окаменел. Усмешка и взгляд стали неживыми. Он постоял, потом вдруг быстро пошел на место.
Алене казалось, что президиум — лодка, захваченная штормом. Только Саша, Арпад и, может быть, Еремин не теряли присутствия духа. Саша не пытался остановить стихию, он разговаривал с Геной и Арпадом, потом что-то спросил у Каталова, и тот потянулся к нему уже без всякого высокомерия.
Алена чувствовала, что Сашина невозмутимость действует на аудиторию успокоительнее, чем самые настойчивые призывы к порядку. Буря стала спадать. Тогда он спросил:
— Есть вопросы к товарищу Каталову?
Отозвались многие. Первый вопрос задала беленькая девчоночка, которая кричала про запрещенный диспут о любви.
— В Уставе написано, — она кротко, с подозрительной наивностью начала читать: «Вопрос об исключении из комсомола решается общим собранием первичной комсомольской организации…»
Одобрительный шелест пролетел по залу.
— И еще: при решении вопроса об исключении, — она перевернула страничку, — «должен быть обеспечен тщательный разбор обоснованности обвинений… максимум осторожности и товарищеского внимания». — Девчоночка почти ласково устремила на Каталова выпуклые голубые глазенки. — Я прошу ответить: почему товарищи из райкома нашли возможным нарушать Устав?
Алена не сдержалась:
— Умничка!
— Правильно! Молодец! — подхватили справа, и слева, и сзади.
Еще несколько человек потребовали ответа, почему допущено нарушение Устава. Каталов раздраженно объяснил, что в необходимых случаях вышестоящая организация обязана исправлять ошибки.
Опять задавали ему вопросы. Потом пошел разговор о самом Джеке. Начал Гриша Бакунин: «Кочетков не самый „правильный“ товарищ, не ярый общественник, может загнуть вкривь и в никуда. Но обвинять в двуличии? Он не из породы молчаливых, которые выглядят ужасно стопроцентными, а сами боятся выговора, исключения, как помехи для карьеры. Нечего делать из него врага».
Грише долго хлопали.
Петя Коробкин — он был на бюро райкома — бодро начал о хороших качествах Джека и вдруг струсил: робко намекнул на «нетоварищеский тон при разборе персонального дела Кочеткова», скис и пошел на место под стук собственных шагов.
Алена оглядывала зал, искала своих с завода — их еще не было, — старалась увидеть лицо Соколовой, но ее закрывали сидевшие вокруг.
Зинка говорила куда хуже, чем всегда, волновалась. С канцелярской обстоятельностью рассказала, какой плохой пришел Кочетков в институт и как перевоспитался за три с половиной года, и как раз теперь он полностью советский парень, патриот, энтузиаст, великолепно вел себя на целине. Что случилось в райкоме, непонятно. Срыв, случайность? Он достоин звания комсомольца.