— И к недостаткам — подстраиваться?
— Да. Недостатки — не пороки. Пороков я у Алены не вижу. — «Поймет он хоть что-нибудь? Или самолюбие и упрямство забивают ум?» — Вы знаете, Саша, если б вдруг Алена стала делать только то, что вы считаете правильным, и ничего неправильного — она бы вам вовсе разонравилась.
Улыбка скорежила его застывшие губы.
— Значит, вы считаете, что виноват один я?
— В чем она виновата, ей будет сказано.
Саша улыбнулся свободнее.
— Она невозможно легкомысленна и… эгоистична…
— Ошибочный диагноз! — Анна Григорьевна рассмеялась. — И эгоизм и легкомыслие в пределах нормы. Она веселая, общительная — и слава богу! Горе придет, его звать не надо. Терпимость и доверие — вот что вам необходимо. Надо уметь прощать, Саша. И насчет эгоизма — присмотритесь к себе. Идемте чай пить — Анюта уже гремит посудой. Не спорьте — успеете. Стакан крепкого чая и кусок пирога…
* * *Еще дорогой Алена приготовила бодренькие слова:
— Спектакль прошел хорошо. Только я — отвратительно. И с этим вопросом — все! Сцена обставлена? Давайте репетировать. — Но трещинка в голосе выдала наигрыш.
«Ой, опять „роняю авторитет“! Еще не хватает зареветь…» Она ткнулась лицом в плечо Натальи Викентьевны, постаралась засмеяться. Женщина матерински погладила ее по голове.
— Вы всегда себя ругаете.
— Направитесь.
— Придем — посмотрим.
— Нас учите не раскисать, говорите — у всех бывают неудачи!
Все хорошие, все так хорошо смотрят — будто теплые волны поднимают: уходит дрожь, напряжение, и уже хочется смеяться. И черт с ним, с авторитетом!
— Ну, значит, не раскисать! Давайте-ка: Ипполит, Феона — места!
Петя-Петух — длинный, нескладный «философ», чудо доброты и на редкость веселое существо — берет под руку Тасю, маленькую кубышку крановщицу, оба, пританцовывая, идут на сцену.
Ничего, можно завтра позвонить Глебу. И капли плохого в этом нет. Дружили так крепко. Почему нельзя ни с кем дружить? Почему Сашка хочет, чтоб все жили, как он? Каждый должен сохранять суверенитет — прав Олег, и не надо…
— А у Яши никаких новостей? — спрашивает Наталья Викентьевна, и все поворачиваются к Алене.
— Нет пока. Комиссия по обследованию института работает. Но пока — ничего.
— А настроение?
— Вчера было отличное. Моисея сыграл здорово. Ну — начали!
Что-то неладно. Что-то не то… Эту сцену помогал работать Сашка. Нет, не то делает Ипполит, не то. Неверно. Мельчит. Храбрится перед Феоной, а нужно, чтоб…
— Петя, подождите. Если попробовать иначе: не хорохориться, а проверять свою силу — понимаете?
— Не совсем… — Петя неопределенно поводит головой, и в тоне сомнение. — Прошлый раз Александр Никитич…
«О-о, Александр Никитич непререкаем!» Алена чувствует, что краснеет. Заставила себя улыбнуться.
— Сегодня он, может быть, остался бы недоволен и переделал бы. Пробуйте. Поняли разницу? Не для Феоны: «Вот я какой!» — а для себя: «Могу? Да, могу. Другого выхода нет. Должен. Могу. Не сдамся». Понимаете? Давайте сначала.
Петя в середине сцены останавливается:
— Что-то так труднее…
— Разве легкое всегда лучше? Пробуйте. Будет плохо — старое от нас не уйдет. Пробуйте!
* * *Подморозило. Воздух чистый, негородской. Отчего весело? Хорошая репетиция? Да. Нет, ведь завтра можно позвонить…
— Я пойду пешком до моста.
— Разрешите с вами? — Кирилка, староста кружка, по-военному козырнул Алене.
— А хорошо пройтись по вечерку, — присоединяется и Наталья Викентьевна.
— Айда и мы!
Пошли гурьбой по набережной. В полыньях дрожат огни. Цепочки фонарей сходятся вдали. Повезло с кружком. Народ подобрался — золото! Вот староста: в актерской работе не силен, понимает это, а любовь к делу удивительная — организатор, ассистент, помреж, декоратор, бутафор, осветитель — все он, Кирилка. Наталья Викентьевна: бригадир сборщиков, мать четверых детей, а такая молодая. Успевает много читать, и в кружке, и ребятишки славные, приветливые, чистенькие, и сама всегда изящна. Когда шел разговор о распределении ролей в «Не все коту масленица», все девушки, не учитывая своих данных, захотели играть Агнию. Наталья Викентьевна, молодая, красивая, худенькая, с хорошим голосом, сказала:
— А мне, если подойду, позвольте попробовать мамашу. Я ее, мне кажется, понимаю. — И, боясь отказа, объяснила: — У меня ведь своих четверо. Мне нравится мать. Я попробую?