— Поеду. Куда угодно. Лишь бы работа.
— Работа будет. — «Трудно девчонке. Но если сердце не ранимо, делать в театре нечего. Лишь бы раны затягивались. Саша, глупый, говорил — «легкомысленная». — Работа будет. Но давайте не спешить. Поговорите с ним. Подумайте. Он способный, хорошая школа, порядочный, чистый человек. И если понадобится, конечно, отпустит вас через год. Если можно будет вам вернуться к своим.
— Не знаю, — глухо ответила Алена. Она боролась со слезами.
Анна Григорьевна помогла ей:
— Вы слышали о чепе на недовском курсе?
— Да.
* * *Несколько дней назад Джек пришел на репетицию, хлопнул в ладоши:
— Граждане, внимание! Отказываюсь завтра играть этого отрицательного Соленого. Желаю положительного героя: Вершинина, Тузенбаха и тэ пэ.
— Не смешно, — сказала за всех Глаша.
— Нет, очень смешно! Лютиков-то отказался играть «Красавца мужчину». «Я, — говорит, — герой положительный!» А через неделю выпуск спектакля. Что — не смешно?
— Врешь!
— Бред!
— Ну и вылетит из института!
— Ничего подобного! — возразил Джек. — Курс его покрывает: «Художник имеет право на свободу», — вот!
Поговорили, посмеялись — никто не принял всерьез это событие. Однако на другой день Недов, с разрешения Анны Григорьевны, просил Валерия срочно войти в спектакль, заменить Лютикова. Закипели разговоры по институту. Алена не очень прислушивалась, не вникала — одолевали свои тревоги.
* * *— Факт сам по себе идиотский, и двух мнений тут быть не может. Но Недов теперь валит все на «микроб свободомыслия», будто бы занесенный Джеком с нашего курса.
— Ох! Негодяй! — Слез уже не было. — Надо требовать открытое комсомольское. Надо все вслух… Хватит по углам!.. — Алена вздрогнула от звонка телефона.
— Добрый вечер, — услышала Анна Григорьевна и подумала, что даже голос у Олега стал гуще, ровнее — повзрослел. — У Саши что-то с горлом.
— Что?
— Вдруг пропал голос.
— Простуда?
— Не похоже. Совершенно вдруг зашипел.
— У кого простуда? — испуганно спросила Алена. — У Сашки?
— Да.
Алена сжалась.
— Завтра у нас репетиция, а послезавтра спектакль «В добрый час»?
— Да. Константин Павлович спрашивает: спектакль заменять? Или Сашу? Кого куда завтра вводить?
— В этом клубе «20 лет» играли?
— Нет.
— Позвоните через полчаса. Саше — с утра в институт уха, горла, носа. Это может так же мгновенно пройти.
* * *Алена подходила к мосту. Повернуть налево, зайти к Сашке? Зачем? Ни сочувствие, ни дружба ее не нужны. Мечется один в узенькой комнате между двумя кроватями. Один. Когда подвернула ногу — с этого все и началось! — он был с ней в самые страшные минуты. Как ему сейчас страшно!
Она остановилась на мосту. Может быть, Олег с ним? Серое поле снега, черная вода под берегами, извиваются огни. Конечно, Олег с ним. Значит — на Сахалин. Невозможно представить, что ее будут заменять в спектаклях. Особенно Машу… Нет, невозможно! И первое, самое трудное и самое веселое время — рождение театра — пройдет без нее. А она будет в каком-то Южно-Сахалинске, среди незнакомых. Если б Глеб хоть близко где-нибудь… Если б знать! Если б на день, даже на час, даже на минуту… А вдруг он улетит на Черное опять или сюда? Сама во всем кругом виновата, ну и мучайся. А кому от этого легче? Не мучениями, а поступками надо искупать… Ну, вот уйду от своих, из своего дома, из своего театра. Что еще можно? Все равно коллектив подвела, Сашку изуродовала…
Все перевернулось. Казалось, сыграть Дуню без Сашки — счастье. Вот, пожалуйста, играй. А вместо радости… Ох, все переворачивается! Сама себя обманула. «Везде возьмут», — сказала Анна Григорьевна. Анна Григорьевна, а не кто-нибудь. Счастье?
Ночью в постели Алена закрыла глаза и отчетливо, будто в кино, увидела зимний забельский лес, белую дорогу, вдоль дороги как сметаной политые елочки. Ветер набежал, полетели с высоких сосен пласты, комья и брызги снега. И опять затих лес. Вдруг зарябило, все затянуло. Будто прозрачный занавес, колышет снег. Снег, снег…
Переливается, пенится море. Каменистая тропка прыжками сбегает с горы. Из-за скалы вылетает моторка — нос поднят, клубится водяной шлейф. Солнце садится за горы. По склонам ровные ряды виноградников. Детство? На дворике беседка из виноградного куста, яркая беленая стенка. По каменистой тропинке от моря поднимается человек. Ворот рубашки расстегнут, засучены рукава. Все ближе он. Вот даже шрам на руке виден. Только не видно лица, голова опущена. Почему?
Ох! Заслонила все скрюченная фигура у стены.