— Я слушаю, — сказала Алена и, спохватившись, спросила: — А зовут-то вас как?
— Тимофей Рябов. — Он вздохнул, будто кузнечный мех. — В сорок четвертом, семнадцатилетним парнишкой, попал я на фронт. Год провоевал, после дослуживал в Германии. Демобилизовался, работал слесарем на заводе в Минске. Оттуда подался на целину. Ну вот и все, — Тимофей выдохнул с облегчением и чуть подвинулся к Алене. — Вот смотрел я сегодня на вас, как вы играли. Красивая ваша любовь. Мне бы такую. Чтоб в доме — как в степи: просторно, ветрено, горячо, — Он рванулся, подсел поближе. — Не могу, когда девки навязываются. Или когда для фасону из себя строют. Мне такую жену не надо, — сказал он категорически и повернулся к Алене, опираясь на руку. — Голос ваш до сердца доходит, а засмеетесь… — он сорвал травинку и опять шумно вздохнул, — жарко стаёт.
— Хороших девушек много, — опять сказала она учительским тоном, чтобы ослабить слишком уж высокий накал их разговора.
— Много, — согласился Тимофей с досадой. — Да разве всякую хорошую полюбишь?
Алена пожала плечами. Вязанка, надетая внакидку, сползла. Тимофей быстро придвинулся и набросил кофточку, чуть погладив при этом плечи Алены.
— Очень в Германии скучно живут и тесно, — без видимой связи с предыдущим вдруг начал он. — Аккуратно и некрасиво. Очень все у них «практиш» — скука. — Он говорил так, словно ему самому это причиняло тягостные неудобства. — И у нас кое-где эта зараза пошла. — Он вздохнул глубоко и длинно. — Понравилась мне прошлый год одна… Прицеливался жениться. Новый год у ней собрались встречать. Я в городе игрушек красивых, бус, канители, лампочек разноцветных накупил. Елочку такую ладненькую, душистую принес. Она поглядела: «Лучше бы, — говорит, — ты за эти деньги пару банок компоту абрикосового купил на десерт».
Алена засмеялась, а он, охватив руками голову, закачался весь.
— Ох! Будто она меня той абрикосовой банкой да по башке… И сразу увиделось, как они с мамашей мои заработки считают… И такая скука забрала… Отошнело все. — Не сводя с Алены глаз, продолжал: — Это только в книгах да в театрах человеку ничего не хочется, кроме как нормы перевыполнять и рационализаторские предложения предлагать. Вот по району я первый. На заработки не обижаюсь. А хочу, чтобы после работы не кончалась моя жизнь, чтобы мне домой торопиться, как на поле. — Он помолчал, пожевал травинку, бросил ее и заглянул в лицо Алены. — Ну, пошла бы за меня, право…
Близость, жадность его глаз тревожили. Стало страшно за себя, она резко откинулась на руку, звездное небо качнулось над ней.
— Я же…
— Жених — не муж… — Не давая ей говорить, он наклонился ближе. — Ну, право, пошла бы! Никогда не обижу, черного слова не скажу, во всем потрафлять буду.
Тимофей не сводил с нее тяжелеющего взгляда, Алена выпрямилась и нарочито протяжно зевнула.
— Скучно? — насмешливо спросил Тимофей. — Интеллигенция! Артистка! Вам научные кадры подай! Диссертацию про дырку от бублика. Я тоже могу сочинить. А то найму какого-нибудь — у меня денег хватит!
Он говорил все злее, Алена уже приготовилась обороняться, но Тимофей вдруг встал.
— Ершами и щуки давятся, — сказал он с ядовитой покорностью и осторожно взял у Алены свой пиджак.
На минуту Алена почувствовала себя обезоруженной, встала и быстро пошла с гривки вниз. Тимофей тоже пошел молча рядом. Впереди неблизко светились одинокие огоньки поселка. Идти так, молча, плечом к плечу, было тревожно.
— Вы сразу научились… этому… на комбайне работать? — спросила Алена, только чтоб не молчать.
— Не хитра бандура, и не такие машины пойму, на сборке в Минске работал, — ответил он раздраженно.
Опять помолчали.
— Сколько чудных девчат здесь, на целине! — начала Алена. — В Боровлянке нам одна встретилась…
— Спасибо, что сватаете, — перебил Тимофей с издевкой. Он внезапно остановился и ласковым голосом сказал: — Жила бы в городе, неуж, думаете, я запретил бы вам?
— Что запретил? — Алена повернулась к нему. — А я бы и не спросила. Да вы что думаете?.. И вообще, знаете что?.. Вы эгоист! И мне жалко девушку, которая пойдет за вас. Подумаешь, идеал какой! — Алена не увидела, а скорее почувствовала, как суженные злостью глаза Тимофея расширяются. — Красоту любите, а сам-то? Разве красиво, когда человек все: я да я? Самому тогда плохо. — Это-то уж Алена постигла на собственном горьком опыте. — И знаете что? — Она обрадовалась неожиданной мысли. — Может быть, вам потому и скучно. — И пошла дальше.
— Ишь ведь как повернула, — идя за ней следом, не то одобрительно, не то с обидой говорил Тимофей. — Ух, и ловка!