Однако, проводив подруг, Алена затосковала. Правда, Женя, продолжавший «гореть» в «вихре огненном», да и Олег обещали походить с ней и в музеи, и в театры, но оба жили в семьях, а Женя к тому же был единственным мужчиной в доме — забот у него хватало.
Алена обрадовалась, когда на третий день каникул к ней зашла Лиля Нагорная. Остановившись в дверях, она сказала с виноватой улыбкой:
— Миша уехал к родным в колхоз и Сашку сманил. Одной скучно очень.
— И мне тоже, — Алена втащила Лилю в комнату и принялась расстегивать ее шубку. — Заходи.
После экзамена о Строгановой и Нагорной заговорили как о самых талантливых девушках на курсе. Это усилило их интерес друг к другу. Поэтому, вероятно, и пришла Лиля к Алене, и Алена особенно обрадовалась ей. С этого дня они почти не разлучались до конца каникул. Лиля охотно оставалась ночевать у Алены в общежитии. Однажды Алена переночевала у нее в заставленной дорогой и неудобной мебелью комнатке, которую Лиля снимала в семье друга своего отца.
Каждый день Алена открывала подруге новое и непонятное для себя. Все-то они воспринимали по-разному, все рождало споры. В музее Алена подолгу простаивала у понравившихся картин. А Лиля быстро уставала и, рассеянно обойдя зал, садилась на банкетку.
Как-то, глядя на мадонну с младенцем, Лиля сказала вдруг:
— Маленьких детей легко любить, а когда вырастут, оказывается, мешают. Зачем только и родились?
— Кому это мешают?
Лиля засмеялась.
— Да прежде всего родителям! У меня, например, никогда не будет детей!
Алена возмутилась:
— Ты какая-то ненормальная!
— Я просто лучше тебя разбираюсь в жизни.
Алена взглянула в смеющееся Лилино лицо, подумала, что та дразнит ее.
Однажды, переходя мост, они залюбовались открывшимся видом. Лиловея у гранитных берегов, уходило вдаль снежное русло реки. Пушистые крыши, белый узор присыпанных снежком подоконников, карнизов, лепных украшений делали дома набережной легкими. За решеткой сада чернели стволы деревьев в белых брызгах снега. Выше деревья становились прозрачными и дымкой растворялись в небе с сиренево-серыми пятнами низких облаков.
— До чего хорошо! — останавливаясь у перил, негромко сказала Алена. — Я даже не представляла, что город может быть таким задумчивым… одушевленным… почти как море!
— А на меня эта красота тоску нагоняет! — не то раздраженно, не то капризно возразила Лиля, потянула Алену за руку. — Пойдем!
— Почему? Почему тоску?
— Мысли всякие в голову лезут. А жить надо не думая.
— Как не думая? Как не думая, когда самое интересное на свете — думать! — вспылила Алена. — И как ты хочешь стать актрисой, не думая?
— Ну, о ролях думать — это другое!
— Роли-то ведь — тоже жизнь, — не унималась Алена. — Надо о жизни думать! И это самое интересное — наблюдать, осмысливать, разбираться!
Лиля засмеялась.
— Смотря какая жизнь! Бывает, что и разбираться-то противно! — И, крепко взяв Алену за руку, она вдруг с заискивающей ласковостью заглянула ей в лицо. — Не обращай на меня внимания. Это я так!
Алену злило ее недоброе, пренебрежительное отношение ко всему и ко всем.
— Если тебе никто и ничто не нравится, зачем же тянешься ко мне? Почему не дружишь, к примеру, с Патокиной? — резко спросила Алена.
— С тобой интереснее.
— Пожалуйста, не замазывай! — оборвала Алена. — Если, по-твоему, все плохи, значит, прежде всего ты и сама не золото! Не хочу… не хочу вообще иметь с тобой ничего!..
Круто повернувшись, она освободилась от Лили, перебежала на другую сторону.
— Лена! Ленка! Что ты? Подожди!
Алена не оглянулась, свернула за угол, вскочила в первый остановившийся троллейбус.
Подойдя к дому, она обнаружила в авоське котлеты, хлеб и пирожные, купленные на общие с Лилей деньги. Как глупо! Что теперь с этим делать? Гнев прошел — долго сердиться Алена не умела, — стало неловко, досадно, что так грубо вела себя. Минут через пятнадцать вошла Лиля, стала извиняться, что-то объяснять.
— Ладно! — прервала ее Алена. — Раздевайся, а я пойду котлеты поджарю.
Обе старались не ссориться больше, говорили о посторонних вещах, и тут впервые завели речь о «Тихом Доне», о Григории Мелехове. Алена осуждала его «за безответственность в общественном и личном», за двойственность, безволие, эгоизм, но признавала, что его жалко, потому что много в нем и хорошего, обаяние есть. Лиля с ней соглашалась и вдруг неожиданно сказала: