Эльвира Корнеевна погладила Алису по голове. Мать застыла с плащом в руках.
— А что это у тебя с…
— Мама, все обсуждения потом.
И она по-быстрому смылась на кухню. Следом вошла Эльвира Корнеевна и, поставив на стол торт, достала с полки чашки.
— Не скучно в городе сидеть? А то поехали на дачу, там и показать есть кому чудо парикмахерского искусства. Книги мать потом привезёт с дядей Олегом. Как предложение, не нарушает планы?
— А вот я сейчас про планы всё и узнаю. Кому такую красоту на голове смастерила?
На кухню зашла мать и с интересом взглянула на Алису. Та с возмущением надула губки.
— Для себя любимой и для вас, завистницы.
Посмеявшись и проболтав до самого вечера, сидя за тортом, они договорились, во сколько встретятся на следующий день. Тётя Эля уехала с дядей Олегом, напоследок шепнув на ухо Алисе, что завтра будет сюрприз. Прибрав на кухне, разошлись и Алиса с матерью.
Включив проигрыватель, девочка забралась на кресло, но, послушав немного, встала и начала раскладывать кровать.
— Ангелочек, а давай сегодня полетаем. Сможешь, чтоб красиво и не страшно было?
— Конечно, Лисёнок, спокойной ночи…
— То яма, то канава,
То вверх, то вниз, то вбок.
Дорога доконала
Начальника дорог, —
помахивая свежим «Крокодилом», Эльвира Корнеевна с чувством цитировала фельетон из журнала. Так, с шутками и пожеланием для начальников всех кар, и земных и небесных, добрались до дачи.
Зеленогорск встретил свежестью умытых дождём садов и чуть уловимым запахом Финского залива. Пока тётя Эля командовала разгрузкой вещей, Алиса прогуливалась по аккуратным гравийным дорожкам вдоль клумбочек и подстриженных кустиков роз. С берёзки возле забора неслась трель какой-то пичуги, весело жужжали над цветами пчёлы, равномерным фоном шелестели листвой деревья. Во всю эту природную симфонию вклинивались обычные звуки дачного посёлка: стук топоров, скрип калиток, гавканье собак, притягивая слух завершённостью мелодии.
— Что, заслушалась? А то я зову чай пить, самовар вскипел, а ты стоишь и не шелохнёшься.
— Хорошо тут как! Лепота!..
— Пойдём, «лепота», наслушаешься ещё.
В беседке, увитой плющом, колдовал над самоваром дядя Олег, напевая что-то морское из Бернеса. Повернувшись к входящим, он отмахнулся от назойливой мухи.
— Так, оставляю всё под ваш присмотр, там угли ещё, чтоб самовар не остыл. А я пойду забор поправлю, да ехать надо.
Взяв сумку с инструментами, он пошёл за дом. Эльвира Корнеевна налила ароматного чая, пахнущего какими-то травками, и подвинула к Алисе вазочку с конфетами.
— Совсем ты, доченька, большая стала, вон и причёску какую сделала, не у всякой артистки такая есть. А мать беспокоится. Вчера, когда она спросила, для кого расстаралась, ты на неё так глазищами своими зелёными зыркнула, что она в тебе себя в молодости узнала. Парней одним взглядом сжигала, как хворост. А вот встретился ей в университете Виктор, папка твой, и не смогла с сердцем совладать, прикипела к нему.
— У меня не зелёные, как у матери, глаза, да и ни для кого я не делала причёску, самой захотелось.
— Не обижайся, вы со Светой мне как родные, потому и переживаю за вас, сердце болит. А глазки у тебя поменялись, просто не заметила ещё. Вот, держи сюрприз, что обещала.
Она достала маленькую малахитовую шкатулочку и, открыв, протянула Алисе. Там, на розовом бархате, лежали золотые серьги с изумрудными глазками и подвесками из рубина в форме крыльев.
— Мать перед эвакуацией подарила, «Крылья вестника» называются, они по женской линии в нашем роду передавались уж не знаю с каких времён. Когда девочки взрослели и к замужеству готовиться начинали, серьги как приданое от рода и преподносились.
Мне-то… ну, кто-то не дал счастья материнского, война ведь не только душу, а иной раз и тело калечит. Когда война началась, мы на проспекте Стачек жили, батька на заводе тракторном инженерил, а мамка дома была, болела — после родов с почками что-то случилось, да так и не оклемалась. Мне двенадцать годков стукнуло, здоровой девкой была, розовощёкой. Первый год-то надеялись, что вот-вот ворога обратно погонят, а как в кольцо Ленинград окружили, тут уж тяжко стало. Отец-то только один рабочий паёк имел, а мы, значит, на иждивенческие карточки хлеб получали. Мать совсем ослабла, да и лекарства какие-то были нужны, а где их взять? Вот зимой я и пошла к отцу на завод работать. Болванки железные из цеха в цех тягали в корытах деревянных, по снегу они скользят, как санки, а по полу на маленьких колёсиках катятся на одной бабьей силе…
Обстрел застал меня посреди двора: и страшно, и санки не бросишь. За каждую партию расписывались, а за утрату под суд могли отдать. Вот под грохот и тащила к цеху корыто это проклятое, а потом громыхнуло рядом — и темнота, ничего не помню. Контузило и спину всю кирпичом битым и стёклами посекло. Вот стекляшка одна мелкая в меня и влетела. Врачей-то опытных на фронт забрали, а фельдшерица зелёнкой ссадины помазала, и всё. Тогда я и слегла, к февралю подняться уже не могла, а доктора на контузию всё списывали.